Александр Былинов - Запасный полк

...Полк ступил на лесную дорогу. Привал. Темный, сырой и таинственный лес сразу становится веселым и уютным от говора тысяч, от огня костров, рассыпающихся мириадами искр. Ночлег в лесу. Терпкие запахи сырого клена. Строят шалаши на случай дождя — и вповалку спать.

Спать, спать... Однако перед сном надо еще съесть полкотелка горячего борща.

Ржут кони, переговариваются люди, трещат костры. Славно бы переобуться, высушить портянки.

— Товарищ комиссар, получите вашу порцию. Вот хлеб.

Кто-то принес котелок, кто-то — хлеб, кто-то развернул походный столик, появилась табуретка. Никогда Собольков не ужинал так вкусно.

Задымила махорка, где-то запели. Кто-то густо хохочет. А рядом уже храпят. Сейчас утихнет лагерь.

Где-то далеко, точно за тридевять земель, поет труба... Вот он, отбой, настоящий, законный, потому что о нем возвестила труба, он похож, этот звук, на струю ключевой воды в жаркий день. Но старшины еще никак не угомонятся. Куда-то прошлепало отделение. Кто-то волочит целое дерево, шуршит осенней листвой. Кто-то смачно выругался. Идут бойцы — кто с котелками, кто с валежником, у костров расселись в кружок, сушат портянки, балагурят, поют песни, курят, похрапывают.

У Соболькова еще много дел впереди. Созвать политруков, принять политические донесения. Самому набросать донесение комиссару полка. Потолковать с бойцами, ободрить.

А лес наполнен голосами.

— Сколько отставших? Потертостей? Никто не утерял оружия?

— Святое дело, товарищ старшина, материальная часть.

— Был у меня случай, винтовку загубил...

— Ох, ноженьки, ноженьки...

— Послухай сюды, Кравчук...

— Как там второй фронт, не слыхать?

— Чухаются...

— Когда солдату счастье, знаешь? Поел, выспался да чтоб ноги в тепле...

Соболькова одолевает необыкновенная усталость. Ему надо бы пойти в расположение батальона, потолковать с людьми. Не двинуться. Нет, это, пожалуй, не усталость. Странно отдаляются голоса. Слабость окутывает его, словно ватным одеялом.

И вдруг резкая боль в сердце пронизывает все существо. Что-то ломит внутри, слева. Нет, не проходит. Кажется, эта боль навеки. И впервые в жизни — страх смерти. Все вокруг зашаталось, голоса куда-то уходят и уходят...

— Постойте, товарищи... Руденко! — Собольков хватается за что-то твердое и вместе с легким походным столиком валится наземь.

...Он приходит в себя незаметно для окружающих. Глаза еще закрыты. Случилось что-то неприятное, стыдное. Неподобающая слабость — комиссар упал, на глазах у всех свалился. Но что же с ним случилось? Никогда ничего похожего не было. В дни войны нас оставили все болезни. Щадят, не трогают. Это уж после войны почувствуем мы и слабость, и сердечную дистрофию, как любят выражаться врачи.

Боль по-прежнему гнездится в сердце, словно кто-то резкими ударами вбивает в него гвоздь. И слабость отчаянная. Лень открыть глаза. Слышны голоса Щербака, Руденко, Веры — сестры, полкового врача. Значит, действительно с ним неладно. Он на носилках. Значит, отвоевался. А ведь хотелось на фронт...

Чей-то женский голос. Потом знакомый мягкий тенор:

— Не было такой необходимости...

Чей это голос? Собольков понимает, о чем идет речь — все о том же: отказался от лошади.

Это голос Дейнеки. Теперь все ясно. Сам начальник политотдела здесь. Значит, дела неважные.

— Конечно, для испытания силы и воли не мешает пробежать с полкилометра, не больше... — Это голос полкового врача.

Нет, не для испытания! Как они не понимают? Не желает он выделяться. Не хочет быть похожим на тех, кто заботится о личных удобствах, о собственном благополучии. Коммунист должен быть всегда с народом, с его бойцами. Если оторвешься от народа — никто за тобой не пойдет. Если ты вожак — иди впереди, но не отдаляйся, не отрывайся, не думай, что ты избранник. И не ищи для себя в жизни особых удобств, ищи их для всех. Только тогда удобства придут к тебе...

Собольков силится высказать эти совершенно четкие мысли, но не может пошевелить губами. Голова свежа и ясна. А тело чужое. Ужас охватывает его. Неужели конец? А впереди столько дел!

Звучит знакомый тенорок, словно отвечает мыслям комиссара:

— Конем надо пользоваться и не забывать, что ты комиссар. Ложная скромность. Никому она не нужна и делу не помогает. У комиссара дел больше, чем у бойца.

Вокруг тишина. И крупная слеза катится по мертвенно бледной щеке Соболькова.

Эта неожиданная смерть потрясла Щербака. Собольков умер тихо, так же тихо, как жил в батальоне. Странным казалось, что больше никогда не вдвинется в дверь долговязая фигура Соболькова с чуть перекошенной шеей, что не моргнет он белыми ресницами, не улыбнется...