Михаил Демиденко - Девочка из детства. Хао Мэй-Мэй

Реактивные лайнеры — гениальное изобретение. Техникам зимой не надо разогревать двигатели; а ведь раньше с «примусом» намучаешься, прямо готов от злости обглодать самолет. Теперь не работа — удовольствие.

Подогнал стартовую тележку, подключил, нажал кнопку… «Ши-ши-ши…» И загудели двигатели. Но самое главное — скорость: от Москвы до Владивостока девять часов лета. Фантастика! Получилось так, что одновременно с этими самолетами появились первые спутники, взлетели космонавты, ну и это как-то авиацию несколько отодвинуло, не так она сенсационна по сравнению с достижениями ракетной техники. А я лично и по сей день не могу сдержать восхищения при виде воздушных кораблей. Они громадны и в то же время грациозны; строгие линии, ничего лишнего, чувствуется сила и мощь.

Пассажиры — те быстренько освоились с новой техникой. Если вам придется когда-нибудь лететь через всю Россию, обратите внимание: люди отлично знают, на какой борт следует брать билеты. Если из Москвы, то на левый борт, из Владивостока — на правый. Почему? Пассажир учитывает местоположение солнца. Чтобы можно было подремать в теневой стороне, чтоб посмотреть с высоты на землю, чтоб солнце не светило в иллюминатор как прожектор.

А какой народ у нас в авиации! Тут, как на фронте, спайка. Чувство локтя — главный навигационный прибор. Случайные люди отсеиваются. Остаются настоящие…

Так вот, я работал заправщиком в свердловском аэропорту. Поначалу на линиях еще эксплуатировались винтомоторные самолеты. В тот день, о котором пойдет речь, не принимала Казань.

Утром выпустили машины на Москву и Ленинград, но их вернули с половины пути. А с востока подходят и подходят новые. Здание аэропорта в начале пятидесятых годов было маленькое. Народу скопилось много.

Я сидел в дежурке, забивал с дружком Васей «козла», когда позвонил диспетчер и сказал, что идет международный. Что ж, надо поглядеть. Поехали, Вася!

Скажу по секрету, работники аэропорта любят смотреть на пассажиров: иногда чудаки попадаются, пол года вспоминаешь и смеешься. Я столько историй могу рассказать, что если их напечатать, получится собрание сочинений Бальзака.

Так вот, прилетел ЛИ-2. Зарулил на стоянку, дали сходни. Иностранцы… Все в одинаковых шапках, в одинаковых синих пальто, на боках одинаковые фотоаппараты. Ясно: китайские товарищи пожаловали. Они одеваются одинаково и любят фотографироваться.

Вышли, потянулись на вокзал.

А у меня душа заныла, до того захотелось поговорить с ними: вспомнилось детство. В Свердловске у нас был всего-навсего один китаец, родом из Хунани, дядя Сима, маляр, любитель выпить за чужой счет. Но говорить с дядей Симой было неинтересно: он все время просил денег взаймы, а долги не возвращал.

Китайцы ходят по вокзалу, обсуждают что-то, пытаются что-то выяснить. Их, естественно, никто не понимает, а переводчик, который прибыл с ними, вместо того чтоб исполнять обязанности, залег в медпункте и на вопросы твердил лишь одно: «Сейчас, сейчас…» — и вместо воздуха дышал нашатырным спиртом. Укачало беднягу.

Ну, я рискнул. Оставил за рулем бензовоза Ваську, подошел и осторожно говорю:

— Ни чифан ла ма? (Кушал ли, мол, сегодня?)

Это китайское приветствие. Чисто народное. У них редко кто ответит на этот вопрос утвердительно.

Меня поняли.

— Чифан ла. (Ели, мол, спасибо.)

Тут пассажиры нас окружили, начали удивляться, что я соображаю по-китайски. И пассажиры удивляются, и китайские товарищи, и товарищи по работе, потому что никто не подозревал у меня такого таланта. Больше всех я сам удивляюсь: столько времени прошло, а не забыл языка. Слова откуда-то из памяти выплывают, хотя минуту назад спроси, что как называется, я и не вспомнил бы, а в разговоре одно за другим потянулось, как ниточка из клубка.

Вначале я очень смущался, потому что говорил на страшном тухуа — вроде нашего «чаво… каво…» А гости-то, видно, городские.

Они меня спрашивают:

— Лече… лече…

Чего «лече»? Вроде что-то знакомое, а что именно, никак не могу вспомнить. Один догадался, сказал попросту: «Огненный бык…» И я понял: о поезде спрашивают. Железнодорожную терминологию я более или менее знал. Чтобы вам это стало понятно, я расскажу о своем детстве.

Родился я во Владивостоке, на Второй речке. Если вы были когда-нибудь в Приморье, должны знать место, где я родился, так же, как и Девятнадцатый километр, и Океанскую. На Второй речке у отца был свой домик. Во дворе росли дикий виноград и хризантемы… С рождением мне не повезло: мать умерла при родах; а известно, что если у человека нет отца, это еще полбеды, но если нет матери, беда настоящая. Человек становится круглым сиротой.