Богдан Сушинский - Операция «Цитадель»

Заметив его усилия, Родль победно ухмыльнулся. В такие минуты он всегда поневоле гордился своим шефом. Это умение Скорцени убеждать и перевоплощаться, а, перевоплотившись, играть так, что позавидовал бы любой самый талантливый артист… А этот непревзойденный диверсионный кураж в стиле Скорцени!

— Возможно, предположения относительно папы — всего лишь слухи… — откровенно смутился венгр, не понимая, почему для Скорцени так важно откреститься от операции по похищению Папы. Причем откреститься здесь, перед человеком почти обреченным. Ему и в голову не могло прийти, что в ходе каждого из таких допросов Скорцени отрабатывал психологические приемы давления на врагов рейха, совершенствуя при этом свое актерское мастерство.

— Дезинформация наших врагов, капитан Галаши, — убеждал он сейчас венгерского контрразведчика тихим, вкрадчивым голосом дворового доброжелателя. — Коварная дезинформация коварных врагов. Чем труднее будет складываться для нас ситуация на фронтах, тем больше будет гулять по миру подобных дезинформаций. Вас этому разве не учили, капитан?

— Чего вы от меня добиваетесь?

Реплика показалась Скорцени настолько неуместной и несвоевременной, что он даже не стал реагировать на нее.

— Ладно, ладно, — великодушно заверил обер-диверсант, — я не собираюсь устраивать вам экзамены по психологической обработке противника. Хотя на месте преподавателей разведшколы, которую вы окончили, я бы, конечно, вернулся к разговору на эту тему за экзаменационным столом.

— Вы можете прямо и по-человечески объяснить мне, господин Скорцени, — оскорбленно окрысился капитан, — что вам от меня нужно?

Это был довольно статный, широкоплечий брюнет, с некогда симпатичным лицом, в котором уже ничего азиатского, кроме разве что курчавой черноты кудрей, не осталось. Да еще коварство…

Но стоит ли обвинять какого-то невоспитанного угра в том коварстве, которому они там, в Берлине, тоже успели основательно подучиться?

— Истины, Галаши, истины.

— Тогда задавайте свои вопросы, но прекратите издеваться надо мной. В конце концов, я тоже офицер. У меня тоже есть гордость и честь.

— Но уже нет пистолета, — заметил унтерштурмфюрер Шторренн, устроившийся в кресле, почти у самой двери.

Он прекрасно владел венгерским и находился здесь на тот случай, если вдруг Скорцени и венгр не сумеют найти общего языка, и Галаши откажется отвечать по-немецки. Упрямство венгров было хорошо известно ему как национальная черта этих, так и не сумевших европеизироваться, кочевников.

— Потому что вы подло отобрали его у меня.

— Офицер, потерявший оружие, теряет право не только на само это оружие, но и на честь. Так было и так будет во всех армиях мира.

— Вот видите, что говорят по этому поводу такие же боевые офицеры, как и вы, — угрюмо, но вполне сочувственно заметил Скорцени, твердо решив поближе познакомиться с этим Шторренном. Его философский пассаж относительно пистолета и чести подсказывал «первому диверсанту империи», что гестаповец не лишен фантазии. А Скорцени всегда ценил это. — Последний вопрос к вам, капитан. Почему вы не убили госпожу Вольф?

Скорцени заметил, как глаза Арпида Галаши расширились то ли от ужаса, то ли от изумления.

— Что значит, «почему не убил»?

— Я непонятно сформулировал вопрос? — Скорцени, наконец, освободил стол от своего бедра и тоже уселся в кресло. Подперев рукой подбородок, он устало рассматривал венгра, как бы решая для себя: «Что же мне с тобой, распаршивец ты эдакий, делать?»

— Да, мне непонятна сама постановка вашего вопроса.

— Вот видите: «постановка вопроса». Кое-какие термины плохо усвоенной дисциплины «Психологическая обработка населения» вам все же запомнились. Так вот, меняю постановку… Вы получили задание убить госпожу Вольф, прибывшую сюда в роли моей жены. Почему не выполнили этот приказ?

— Я не получал такого приказа.

— И хотите сказать, что это не вы стреляли в германскую подданную госпожу Вольф? Отвечайте, дьявол вас расстреляй! — грохнул Скорцени кулаком с такой силой, что письменный прибор взлетел над столом, словно взорвавшаяся на старте ракета Фау. — Вам прекрасно известно, что доктор Вольф — это я. А госпожа Вольф — моя супруга.

— Вполне возможно. Однако я…

— Вам, венграм, что, такое чувство, как ревность, — уже вошел в роль Скорцени, — вообще недоступно? Я еще мог бы простить вам, если бы вы палили в меня. Но палить в мою супругу, досточтимый капитан!.. Вы что же, думаете, что я стану швырять вам в лицо все перчатки, которые у меня имеются. Вызывать вас на дуэль на шмайсерах с расстояния в десять шагов?!