Богдан Сушинский - Костры Фламандии

– …Тогда на самом деле это уже не судьба, это проклятие, – шептали его губы, трепетно ощущая приближение губ девушки.

– Ты забыл, что это не просто какое-то, а наше с тобой… проклятие, – со всей возможной в этой ситуации нежностью уточнила Власта. – Наше с тобой… проклятие. Это же прекрасно! – блаженственно прикрыла глаза Власта и, прильнув к нему всем телом, улыбнулась, счастливая в своей обреченной беспечности.

…А когда обжигающая страсть обладания охватила все ее тело, Власта впервые увидела свою пока еще не родившуюся дочь.

Она увидела ее совсем маленькой, голенькой, стоящей на вершине Сатанинского холма…

Обоз расположился лагерем на опушке леса, подступающего прямо к предместью Амьена. Расставив повозки в два ряда, чтобы в случае необходимости можно было укрыться за ними, обозная челядь и часть охраны постепенно разбрелись. Кто подался в город, кто – к кострам на большой поляне, где обозные повара принялись готовить ужин; остальные же, устроившись прямо меж повозок, запивали вином свои домашние припасы и домашние воспоминания.

Лишь Даниил Грек – только позавчера получивший грамоту, удостоверявшую, что он является священником Оливебергом, шведским подданным и советником шведского посла в Париже, – предпочел не присоединяться ни к одной из групп. Он углубился в лес и, открыв там для себя небольшую сосновую рощу, взошел на возвышавшийся посреди нее холм.

Раскинувшийся в долине реки городок предстал теперь перед ним, подобно беззащитному Риму перед воинственным Аттилой. В его власти было стереть город с ладони земли или же великодушно помиловать, снизойти. Прекрасно понимая при этом, что при любом исходе самого его история уже не помилует.

По-турецки скрестив ноги, Грек уселся на самой макушке холма, уперся руками в колени и добрых полчаса просидел так, не меняя ни позы, ни выражения лица.

«Невозмутимость и терпение, – медитируя, внушал он себе, словно колдовское заклинание. – Всегда и во всем – невозмутимость и терпение…»

Даниил мог сидеть так часами. Он приучил себя высиживать таким образом сколько угодно – слушая, наблюдая, но, по крайней мере, внешне, никак не реагируя на все происходящее вокруг.

«Невозмутимость и терпение», – повторял он заповедь одного опытного папского посла, с которым судьба свела Даниила в Константинополе еще в раннем юношестве, почти в детстве, и со знакомства с которым зарождались его цель и страсть: стать послом, дипломатом; вести переговоры, заключать перемирия, вершить судьбы целых народов, целых государств.

Уже потом, когда он получил образование (сначала в университете в Риме, затем в Париже); когда прочел десятки всевозможных книг и трактатов о послах, путешественниках и миссионерах, а также воспоминания и записки самих послов, – он понял, что на самом деле миром правят не короли и императоры, не их правительства, парламенты и сеймы… В реальном бытии странами, а значит, и всем миром, правят кланы дипломатов.

Это они в большинстве случаев предопределяют повеления королей, они же потом, каждый по-своему, толкуют их указы – нередко искажая смысл до неузнаваемости – главам других государств. И если они восхваляют мир, то лишь для того, чтобы как можно внезапнее объявить войну. А затем упорно оправдывают развязанную ими вражду, готовясь выгодно заключить мир. Теперь к этому клану принадлежит и он, русич Даниил по прозвищу «Грек».

«Во всем и всегда – невозмутимость и терпение…» – мысленно настраивал себя Даниил, предаваясь власти собственных внушений.

Грек давно уяснил для себя, что настоящий дипломат обязан владеть множеством всевозможных достоинств; должен решительно все знать об истории, нравах, обычаях тех народов, в чьи земли его посылают; иметь собственную агентуру и самому быть непревзойденным разведчиком. Что уже по самому духу своему дипломат не может не быть путешественником, а по таланту – философом и летописцем.

И все же, прежде всего, он призван обладать двумя великими «диамантами дипломатии», как именовал их папский нунций – невозмутимостью и терпением.

О том, что над Хмельницким нависла угроза ареста, а возможно, и казни, первым во Франции каким-то образом узнал посол Швеции. Вроде бы из письма своего варшавского собрата. Судя по всему, такое же сообщение полетело и в Стокгольм. Однако ждать особых указаний из своей столицы парижский посол не стал. Какие еще указания нужны были, чтобы понять: нельзя допустить ареста, а тем более – казни этого казачьего полковника, генерального писаря реестрового казачества?