Николай Серов - Комбат

— Вы напрасно торжествуете, и вам не до боя. Положение ваше хуже бы надо, да некуда. У нас хоть еды вдоволь, а ваши разведчики, как вели меня, так один начал отставать, и командир спросил его: «Ты что, Петров?» «Пожевать бы, — отвечает, — старшина, и опять жить можно». Вот ваше положение. Да вот поглядите еще, если забыли, каковы ваши солдаты, — показал полковник на спавших разведчиков.

— Я ничего не забыл, — отрезал Тарасов. — Я знаю, что у нас и что нам важней всего теперь. Для этого вы и были мне нужны. Ночь теперь наша. Отдохнем, выспимся, а там еще поглядим, кто на что способен! Сил у нас еще хватит. Вы, наверное, слышали, как у нас говорят, — не хлебом единым сыт человек. Вы очень упираете на чувство долга — так, наверное, можете понять, что чувство исполненного долга крепит силы человека сильнее, чем все другое на свете.

Теперь он хотел узнать самое важное, и весь напрягся, стараясь ничем не выдать своего состояния.

— А свой долг мы выполнили. Ваше наступление сорвано, и мы, согласитесь, сыграли в этом не последнюю роль. Вот так, господин полковник. — Тарасов нашел в себе силы произнести это спокойно. Так спокойно, словно говорил просто для подтверждения мысли о том, что хорошее душевное состояние человека дает больше сил, чем сытость.

Все напряженно замерли, все пристально вглядывались в лицо пленного, все хотели знать, подтвердится ли то, что заявил их командир.

Полковник молчал. Но главное было в том, что выразит его лицо после слов комбата. Ни усмешки, ни удивления лицо пленного не выражало, и все поняли — наступление врага действительно сорвано. И еще больше уверились в этом, когда в ответ на общую радость, выплеснувшуюся и во взглядах, и в движениях, и в общем оживлении, полковник стал удивленно глядеть те на одного, то на другого из находившихся в подвале людей. Он явно не догадывался, что у батальона не было связи с полком, и думал, что комбат так уверенно говорил о провале их наступления оттого, что точно знал это. Теперь и мы знали то, что знать было важнее всего, — наши стоят твердо!

Комбат приказал отходить к поселку, не вызывая подозрений врага. Но измученные люди шли, как шлось, — им было не до осторожности и маскировки, а только бы дотащиться до места, где можно ткнуться и уснуть. Батальон можно было взять голыми руками, и Тарасов, зная это, не находил себе места. Он то брался за смолкавшие один за одним телефоны, то выбегал на улицу послушать, не вспыхнет ли где стрельба, то садился к столу и сидел, не видя перед собой ничего.

Но все обошлось. Убедившись, что враг обессилен на сегодня, Тарасов успокоился. Надо было связаться со своими непременно. Теперь он предполагал, что они где-то не так далеко и можно послать на связь людей. Попросил позвать капитана-танкиста.

Капитан, в сверкавшем блестками шлемофоне, сдернул с рук перчатки и, бросив их на стол, сказал:

— Все, комбат, прилипли.

— И так здорово помогли, спасибо.

— Два БК с собой приволокли, почти все израсходовали.

— А надо бы пробиться к своим, знаешь, они не так и далеко.

— Знаю. Слышал уже.

— Может, наскребешь на одну машину?

— Попробуем.

Капитан ушел, а Тарасов сел готовить донесение. Он как раз успел дописать, когда капитан вернулся с молоденьким лейтенантом. Это был командир того самого танка, который спас комбата от явной гибели в бою у поселка вчера утром.

— Знаешь, зачем позвал?

— Знаю.

— Я вот тут изложил все, прочитай, запомни на всякий случай. Врагу эта бумага не должна попасть ни в коем случае.

— Да что уж я… — обиделся лейтенант.

— Извини… — смутился Тарасов.

Лейтенант пристально, с знакомою комбату грустью, поглядел на капитана, потом на него и, козырнув, спросил:

— Разрешите идти?

— Ну что же, до свиданья, — проговорил Тарасов, протягивая ему руку.

Такие вот «до свиданья» сколько раз оборачивались прощаньем навсегда, и они понимали это слово, как прощанье на всякий случай… Молча пожали друг другу руки, и танкисты вышли.

Тарасов подумал и почувствовал, как быстро льнет сердце к тем, кто, может быть, и был с тобою в бою минуту всего, но эта минута решила твою участь.

В подвал вошла Полечка — военфельдшер батальона. Полечка была русоволосая, молоденькая, румяная девушка, с такими жизнерадостными, озорными и в то же время наивно-доверчивыми голубыми глазами, что, глядя на нее, невольно хотелось улыбнуться. На бесчисленных ухажеров она поглядывала то усмешливо, то сожалеюще, то осуждающе, и все поняли, что в вопросах любви она человек серьезный. Она была единственным в батальоне человеком из того милого домашнего мира, по которому тосковали все. Одна среди мужчин. Ее баловали, и она пользовалась такими правами и привилегиями, не предусмотренными никакими уставами, положениями и званиями, какими не пользовался в батальоне никто.