Николай Серов - Комбат

— Молчать, мальчишка! — уже, видно, не в силах сдерживать накипевшее в нем негодование, крикнул он и, встав за столом, шагнул к Тарасову вплотную. Комбат увидел смотревшие на него в упор гневные глаза майора, подрагивавшие губы, ощутил на лице тяжелое, прерывистое дыхание командира полка.

— Кто тебе дал право оставлять батальон в боевой обстановке без командира? — кричал майор, уже не сдерживаясь и не обращая внимания на то, что все будет услышано там, за дверями. — Или, думаешь, без тебя бы не обошлось? Герой! Думаешь, удивил, благодарить стану? Зарвался, распустился, забыл, что на вылазку тебе я только могу дать разрешение! Я, а не ты сам. Понял? За такие дела знаешь, что полагается? Под трибунал полагается, и правильно полагается. Элементарную дисциплину забыл, так я…

Тарасов понимал, что заслужил выговор, и решил принять его терпеливо, но, растревоженная столькими передрягами за такое короткое время, душа его не стерпела, и он не выдержал:

— Не кричите на меня! — перебил он командира полка. — Не смейте кричать! Вы можете мне приказать, можете отдать под суд, имеете право командовать мной, но кричать не имеете права, и я не позволю! Никому не позволю оскорблять!..

В запале он выговорил все это без передышки, стоя все так же на месте, по стойке „смирно“, только чуть подавшись вперед корпусом, так что лица их с майором сошлись почти вплотную. Майор забыл уж, чтобы когда-нибудь кто-то возражал ему в полку, и от неожиданности или от удивления, а может, и порастерявшись от такого решительного отпора, смолк, недоговорив, только изумленно глядел на комбата, не находя, что ответить. Так вот они подышали, подышали друг на друга, и командир полка скорей взял себя в руки, повернулся, опять сел к столу, закурил. Прикуривая, он сломал несколько спичек, сначала жадно хватил дым из папиросы, потом начал курить ровнее и ровнее и, наконец, опустив руку с папиросой к столу, пригласил Тарасова:

— Садись.

— Я постою…

— Ты это что, виноват, да еще фуфыришься, а?

Командир полка кончал дело миром, и Тарасову стало неловко за свою обиду на него. Он сел против майора и виновато попросил:

— Извините, товарищ майор, не сдержался…

— А-а-а, и я хорош, — махнул майор рукой. Посмотрел на Тарасова пристально, улыбнулся и заметил:

— Знаешь, ли, комбат, что мне однажды пришло в голову, а? Не знаешь? Конечно. А мне подумалось, что и физическое, и душевное развитие человека происходит похоже. Вот, скажем, в детстве у ребенка режутся зубы, и ему невмоготу от зуда в деснах. Он ищет, что бы пожевать, чтобы зуд унять. Тут уж, родители, только гляди, не затащил бы в рот что и не нужно. Потом, зубы прорезались, а он не привык к ним и может свой палец укусить ненароком. Так же примерно и с характером у человека происходит. У тебя характер уж прорезался и остер стал. Учись владеть им, а то по неумению можешь такую боль и себе, и другим сделать, что беда будет. Да товарищей своих попусту не кусай, к чему это? Не думай, не от обиды говорю. Уж если прямо говорить, сам таков был. И страсть не люблю тех, у кого десны почешутся, почешутся, а прорезаться ничего не прорежется. Так смолоду и шамкают, как век отжившие старцы.

Тарасов слушал и еще больше каялся. Ему все сильней делалось неловко перед командиром полка. Ведь знал же его характер, знал, почему никто не препирался с майором, а взял да и распетушился. Характер командира полка был таков, что под горячую руку он мог так пушить кого угодно, только успевай почесываться. Но, разругав в пух и прах, он, успокоившись, понимал, что накричал и лишнего, и как-то старался извиниться. Поэтому на него не сердились и терпели разносы молча. Покричит — не перешибет. Хуже, когда без крику сделают так больно, что гладь не гладь — все ноет.

Молчавший во время перепалки командира полка с комбатом комиссар, прекрасно знавший обоих, теперь сказал:

— А ведь что ни говори, товарищ майор, а приказ-то в наших руках.

— Ладно уж защищать-то, — улыбнулся майор. — Выждал, как остыну, и тут как тут. Ну и черти же вы, ребята! А в общем, верно говорят: нет худа без добра. Черт его знает, и ругать его надо, и сказать „молодец“ не грешно. Вот положеньице у меня! — Он рассмеялся, шутливо покачал головой, помолчал и, вновь посерьезнев, продолжал: — А так вот что еще надо запомнить тебе, комбат: душа горит — это уж как есть, у всех горит, все на фашистов злы, но гореть надо с толком. Лес ведь тоже, бывает, горит, да не радостно от этого. Вот как держать себя надо! — Он сжал кулак. — Понял?