Николай Серов - Комбат

Скоро все разъяснилось.

Надо было установить в семье паек задолго до того дня, как они решились сделать это, а они всегда откладывали и откладывали. Но тянуть дольше стало нельзя, и они установили меру расхода хлеба и картошки на день. Бедной, тощей вышла эта мера. Осторожно, чтобы и зернышка не просыпать, они молча перемеривали плошкой хлеб. Когда точная порция на день была определена, он сказал:

— Именины им хоть бы посытней сделать…

— На это есть, — ответила Александра и открыла небольшой кованый сундук, в котором раньше лежала летом зимняя, а зимой летняя обувь. В сундуке было с полмешка ржи.

— Откуда это? — удивился он, и тут же пугающая догадка заставила поглядеть на сноху.

— Этта утащила меня в овин Марья и подает вот, — Александра показала узкий и длинный, наподобие чулка с вязками по концам, мешочек. — А он рожью набит… Я… попятилась от нее, а она говорит: бери, шальная, не с голоду же вам помирать…

И укоризна, и испуг, и растерянность, и жалость — все выразилось в его взгляде. Александра твердо и с вызовом ответила на этот взгляд:

— Пусть что хошь будет, какой хошь стану, а детей буду хранить, и наплевать мне на все!..

— Господи… Господи… — только и смог прошептать он.

Когда поутихло первое болезненное ощущение от случившегося, он понял, что война, страшная не только разрушениями и смертями, а и калеченьем людей нуждой, по-настоящему теперь пришла и к ним, и остановить это не хватит у него сил. Но не воспротивиться он не мог, и, когда спала со снохи нелегкая и для нее тоже (он это знал) запальчивость, поговорил с нею.

— Не надо, Сашенька, не делай больше этого… Не наживешься этим, нет… Мало ли кто что скажет и сделает, а ты не делай. Уж лучше бы я, кажется. Мне-то жить немного осталось, с собой бы унес этот грех, а тебе век ведь с ним жить. Не делай больше…

Слова свекра не открыли Александре ничего больше того, что она знала и понимала сама, но она не выдержала, разрыдалась.

— Ну милая ты моя, хорошая, дорогая ты моя… Я ведь не сужу тебя… Ну что ты… Ну успокойся, успокойся… Пойдем, ляг, пойдем я тебя уложу…

Он уж ругал себя, что не мог как следует все объяснить, что так расстроил ее. Александра подчинилась ему и скоро перестала вздрагивать от слез. Он чувствовал, что она не успокоилась, а только ради него взяла себя в руки.

«И откуда только силы такие у баб берутся?! — который уж раз на своем веку подумал он. — Я вот, да и любой другой мужик, расплеснемся душой в расстройстве и не знаем сразу, что и делать-то. А она, вишь ты, меня еще оберегает! Вроде дитя малого хранит… Сама-то успокойся, добрая ты моя… Я-то что, и не такое сносил».

То было обычное утро. Он напоил корову, дал ей сена и помогал управиться у печи Александре. Молчали оба. Разговоры на ум не шли. Ожиданье того, как ребятишки снесут начало новой жизни, давило обоих.

Пришло время, и старик разбудил Николку. Когда он сел за стол, они с Александрой переглянулись, но ни тот, ни другой не решался взять на себя смелость положить ему его утренний паек. Николка заметил их состояние и поглядывал то на одного, то на другого. Александра положила ему кусочек хлеба, немного картошки и, задрожав губами, сказала:

— Теперь вот так жить придется, сынок…

— Я знаю, мама, — ответил Николка. Он сказал это так, что у Александры слезы просохли сразу. Взрослое мужское чувство звучало в его словах. В нем было не огорчение оттого, что так вот придется жить, а забота о том, чтобы мать не расстроилась, успокоилась бы за него.

«Боже мой, да неужто ты и впрямь все знаешь и понимаешь? — пораженный, подумал старик. — Неужто детство выжглось из тебя?»

Николка ел неторопливо, сосредоточенно.

«Да, он все понимает, все…» — подумал старик, теперь уж больше с уважением, чем с жалостью.

Николка ушел. Они только немножко поуспокоились, как проснулись остальные дети. Одели их, умыли и тоже усадили за стол. Александра принесла поделенный кусочками хлеб и толченую картошку в чугуне, поставила для каждого тарелку.

— Ну, детки, — весело заговорила, собравшись с силами. — Теперь что есть, больше не спрашивайте… Больше нету… Поняли?

— Поняли, — весело ответила Светланка.

— Поняли, — сказала и Наташа, вряд ли слышавшая, о чем шла речь. Она вертелась на скамейке и что-то шептала на ухо сестре, хихикала. Мальчишки молчали, поглядывая то на кусочки хлеба, то на чугунок. Чтобы никого не обидеть, Александра поддевала картошку деревянным половником и, ложкой примяв ее в нем, сравнивала с краями, потом опрокидывала на тарелки. Картошка так и оставалась полукруглой горкой.