Петр Игнатов - Голубые солдаты

Я взглянул на часы. Стрелки показывали сорок семь минут третьего. До взрыва мин оставалось двадцать три минуты, до прибытия наших самолетов — тридцать три минуты. Если «юнкерсы» поднимутся в воздух до взрыва мин на складах, операция сорвется: бомбить пустой аэродром совершенно бесполезно. Но даже если мины взорвутся раньше, «юнкерсы» все равно сумеют покинуть аэродром!

Надо было прибегать к крайней мере, предусмотренной нашим планом: немедленно поднять панику на аэродроме. Но это означало подвергать смертельному риску всю мою группу. Ведь если не сработают мины и наши бомбардировщики чуть запоздают, ни один из нас не уйдет отсюда живым. И все же иного выхода не было.

Чувствуя, как все тело покрывается холодным, клейким потом, я вложил в ракетницу желтую ракету и, крепко сцепив зубы, сделал выстрел. С шумом и свистом ракета взвилась к небу, громко хлопнула и на несколько мгновений осветила весь аэродром: ползущие тележки, распластавшие крылья «юнкерсы», механиков и солдат, возившихся возле них. С лихорадочной поспешностью я метнул одну за другой две гранаты в сторону ближайшего самолета. Две огненные вспышки, два отрывистых взрыва, и тотчас рассыпалась частая дробь моего автомата. Она слилась с грохотом гранатных разрывов и стрельбой на всех границах аэродрома. Это был огонь моих друзей.

Гитлеровцы заметались как угорелые. Их крики, вопли смешались в какой-то дикий вой. Со всех сторон неслось истошное: «Партизанен! Партизанен!»

Я знал, что через минуту-две они опомнятся, поймут, что нас, нападающих, всего несколько человек, и тогда наступит быстрая и трагическая развязка…

И вдруг над складом горючего взметнулся огромный столб желтовато-багрового пламени, а в следующее мгновение небо дрогнуло от взрыва на складе бомб. Стало светло как днем. Казалось, весь лес сразу вспыхнул бушующим, клокочущим огнем.

Еще никогда мне не приходилось наблюдать такой паники, какая царила теперь на аэродроме. Прекратив стрельбу, я бросился в глубь леса. Никто не преследовал меня. Споткнувшись о какой-то пень, я перевернулся через голову и, больно ударившись плечом о ствол дерева, упал навзничь. А в небе уже шарили лучи прожекторов, и где-то, совсем близко, лаяли громко зенитки. Я не слышал гула наших бомбардировщиков, но догадался, что они приближаются. Ноющей, непослушной рукой я вложил в ракетницу красную ракету, пальнул в сторону аэродрома. Почти одновременно такие же ракеты вспыхнули еще в четырех местах. Их ярко-багровый свет как бы возвещал о том, что все мои друзья были целы…

И тут началась бомбежка. Земля заходила ходуном. Оглохший от грохота и рева, я видел, как взлетали в воздух обломки «юнкерсов» и как корчились в огне те из них, которые еще не были уничтожены прямыми попаданиями бомб.

Одна бомба разорвалась невдалеке от меня. Она напомнила, что надо уходить. Боль в плече уже не чувствовалась.

Окрыленный удачей, испытывая какое-то особо чудесное, вдохновляющее возбуждение, я пробирался через заросли, уходил все дальше от грозного пожарища, почти не веря в то, что цел и невредим.

Чудесно-радостной была встреча с друзьями у тригонометрического знака. Радостной потому, что задание было выполнено, что все мы снова собрались вместе.

Весь следующий день мы отсыпались на болотном островке, а ночью двинулись к торфяным болотам, где нам предстояло перейти через линию фронта к своим.

— Ну как, Маркова, по душе тебе наша работа? — спросил я Галю на одном из привалов.

Она кивнула, ответила с улыбкой:

— Да, по душе… И работа, и ваша группа.

— Эх, яблочко, и ты нам по душе, — дружески похлопал ее по плечу Колесов, как бы выразив своими словами наше общее отношение к ней.

Вечерело. Над дальним лесом пламенела заря заката. Откуда-то тянуло прохладным ветерком. Я сидел на ступеньках крыльца «школы», глядел на причудливые, чуть подрумяненные хлопья облаков, медленно плывших на восток, и вспоминал дни быстро закончившегося отпуска, отчий дом и такие же чудесные закаты над рекой Кубанью. Сейчас, словно не было никакой войны, вокруг стояла умиротворяющая тишина.

И вдруг из раскрытого окна голос дежурного;

— Игнатов, к начальнику!

Мечтательного настроения как не бывало. Спустя минуту я уже стоял перед полковником Тепловым.

— Садитесь! — Теплов указал на стул у стола, на котором лежала развернутая карта, спросил: — Как самочувствие?