Иван Багмут: Записки солдата

Сорокакилометровый переход был нелегок, к месту назначения мы подошли только в полночь и остановились в большом селе в пятидесяти километрах от Воронежа. Сюда не долетала пушечная канонада, и возбуждение, вызванное близостью фронта, спало.

Утром мы узнали, что простоим здесь неизвестно сколько времени. Снова потянулись армейские будни. Мы ходили в поле на учения, бегали на лыжах, разбирали и собирали ППШ, винтовки, проводили учебные тревоги и вновь разбирали и собирали ППШ, винтовки, чистили их.

Как-то наш лейтенант получил приказ передать взвод другому лейтенанту, и это было самое значительное событие в нашей жизни. Новый командир оказался тоже опытным офицером и хорошим товарищем, так что во взводе ничего не изменилось.

26 декабря лейтенант послал меня зачем-то в штаб. Я только вернулся с занятий и успел почистить оружие. Чтобы не делать этого вторично, я попросил разрешения идти без винтовки. Когда я вернулся, командир моего отделения Саша приветствовал меня внеочередным нарядом.

— За что? — удивился я.

Сашу во взводе называли Черным, а не по фамилии. У него были необычно длинные и такие черные ресницы, что глаза казались запыленными, как у машиниста при молотилке. Он поражал и одновременно привлекал нас своим удивительно спокойным характером. Что бы ни случилось, он никогда не терял самообладания, а на вопрос, заданный даже самым взволнованным тоном, сперва отвечал долгим молчанием, сопровождая его вопросительным взглядом, и только потом произносил несколько слов. Иногда, правда, он ограничивался взглядом.

Теперь, в ожидании ответа, я имел достаточно времени, чтобы перебрать в памяти все, что могло вызвать такую суровую кару. Оглядевшись вокруг, я заметил, что моя винтовка слишком уж блестит.

— Оружие надо чистить только после того, когда оно как следует отпотеет в тепле, а иначе винтовка вновь станет мокрой и покроется ржавчиной вторично. Ты знаешь это? — спросил Саша, когда я уже и сам сообразил, в чем дело.

Мне было стыдно, что командир отделения сам почистил мою винтовку, и я сказал об этом.

— Да, почистил, думаю, этого достаточно, чтобы ты впредь не забывал правила, — и он вопросительно посмотрел мне в глаза. — А лейтенант решил, что ты еще лучше запомнишь, если попатрулируешь ночь на морозе, — смеясь добавил Саша.

Утром, отшагав наряд, я только собрался по-настоящему выспаться, как пришел взволнованный лейтенант, приказал проверить вещи, оружие, патроны и сообщил, что сегодня полк выступает на фронт.

Я вспомнил: накануне отъезда с места формирования я не спал ночь, накануне высадки из вагонов тоже не спал, теперь снова не придется спать. Я не из тех, кто верит приметам, но теперь-то мы наверняка больше не будем задерживаться и пойдем туда, где нас ожидает великое дело. Приподнято-тревожное настроение не покидало меня весь день, с новым ощущением я пересчитывал патроны, проверял гранаты, противогаз и выбрасывал из вещевого мешка все лишнее.

Вскоре стало известно, что дивизия будет двигаться вдоль линии фронта на расстоянии двадцати — тридцати километров от передовой и, пройдя двести пятьдесят километров, займет позицию. Перспектива длинного перехода всех охладила. Ведь фронт совсем рядом, в пятидесяти километрах. Неужто нельзя послать нашу дивизию прямо на передовую? Но мы не знали и не могли знать, что конечный пункт нашего назначения станет местом прославленного прорыва вражеской обороны, а мы будем участниками наступления на среднем Дону. Туда и подтягивались сейчас колоссальные резервы.

Оленченко, парень молодой и нетерпеливый, возмущался:

— Неужели нельзя отправить нас поездом?

Вопрос казался мне справедливым, и я поглядел на Сашу: что, мол, он ответит. Но командир отделения, как всегда, лишь окинул Оленченко недоуменным взглядом, словно удивлялся, как можно задавать подобные неуместные вопросы.

От этого взгляда юноша смутился и, значительно снизив тон, спросил:

— Может, не хватает поездов?

Саша молчал.

— А может, бомбежки? Командование, верно, хочет уберечь нас от бомбежек?

Взгляд Саши подобрел.

— Вот видишь, ты же умный человек, — заговорил он наконец. — Запомни: все, что делается сейчас, — делается не зря.

Я улыбнулся.

В сумерки три стрелковых и один артиллерийский полк, длинной колонной растянувшись на пятнадцать километров, двинулись на юг.

Утром дивизия остановилась, и нам разрешили отдохнуть до вечера. На нашу беду, декабрьский день значительно короче ночи, к тому же за этот короткий день надо успеть съесть завтрак и обед, почистить оружие, получить и распределить сухари и т. п., так что никто во взводе не спал больше четырех часов.