Иван Багмут - Записки солдата

— Папа! — вскрикнул Федя и кинулся навстречу отцу, а через несколько минут вел его к своей находке.

Отец, увидав бивень мамонта, вытаращил глаза.

— Вот это да! И вроде целый! Ну, брат! — Он не находил слов для похвалы сыну, а тот только улыбался. — Что же ты с ним будешь делать? Куда денешь?

— Если трухлявый — отдам в школьный музей. Хорошо?

— А если нет? — Отец прищурился.

— Может, у него внутри гнилье…

— А если нет? — Отец почему-то засмеялся.

Федя помолчал, потом вздохнул и сказал:

— В школе нет мамонтового бивня…

Отец шел, задумавшись.

— А я тоже учился в этой школе, — наконец проговорил он. — Ее открыли в тысяча девятьсот семнадцатом году. Революция открыла. А в двадцать седьмом, когда я пошел в первый класс, праздновали ее десятилетний юбилей. И Советской власти тогда десятилетие праздновали.

— Вот мы и подарим нашей школе бивень! — восторженно проговорил Федя.

Но отец промолчал.

Придя домой, он сразу же взял ножовку и стал отпиливать толстый край бивня, расколотый трещинами.

— Сталь! Просто сталь! — кидал он, потея, а Федя замер, следя за пилкой, и лицо у него почему-то стало грустное.

Наконец ножовка лязгнула, растрескавшийся кусок упал на землю, и отпиленный торец засиял тем неповторимо нежным блеском, которым славится только слоновая кость.

— Ну! — воскликнул отец, обдувая торец и гладя его ладонью. — Цел! Вот она — драгоценная слоновая косточка! — А потом лукаво глянул на невеселого Федю: — Ну, так что ты с ним будешь делать?

— Как вы с мамой скажете, так и сделаю… опустив голову, тихо проговорил мальчик.

— Это почему же? Ты решай. Он твой!

— А я же ваш… — Федя потупился.

Отец с минуту молчал, глядя на грустное лицо сына.

— А школа? Тоже ведь наша? А?

Федя сперва не сообразил, куда клонит отец, а потом глаза его так засверкали, словно он нашел еще один бивень. Ему хотелось сказать, что его папа самый лучший на свете, но такие слова легче произносить мысленно, и он молчал.

— И на этикетке напишем, — отец засмеялся, — «От Феди из Федора».

— Нет, — счастливым голосом проговорил Федя, — напишем: «От Федора и его папы из Федора».

— И как не надоедает этому Алику целый день возиться со своей «Волгой»! — проговорила жена, глянув в окно, и удивленно обернулась к мужу, который совершенно неожиданно отреагировал на ее замечание обрадованным:

— О!

— Что такое? Что за «о»? — спросила она, но муж только махнул рукой и закрылся в своем кабинете.

Сколько раз он уже слышал фразу жены об Алике и только сейчас сообразил, что эта самая увлеченность парня машиной и есть та конкретная форма увлеченности, которую ему надо описать, создавая образ рабочего! Алик может весь день пролежать под «Волгой», отвинчивая и завинчивая какие-то там гаечки и винты, и это ему не надоедает. Вот так и рабочий-ударник на заводе: увлечется своим делом да и не отходит от верстака.

Как и каждый настоящий литератор, он не мог писать рассказ, если не видел перед собой своего героя с его конкретными чувствами и чертами характера. Как же он перевоплотится в этого героя, если чего-то не понимает в нем?

Да! Сейчас перед ним вырос образ рабочего, увлеченного своим трудом так, как Алик своей автомашиной. Можно считать, что рассказ на тему о рабочем классе, рассказ, о котором он думает уже скоро полгода, есть!

Куда же поехать, на какой завод? Может, к кому-нибудь из старых знакомых, о ком он когда-то писал очерки? К Ивану Пилиповичу?

Вспомнилось первое знакомство с этим рабочим станкостроительного завода. Как-то сразу после войны в Союзе писателей состоялась встреча с передовиками производства и директорами заводов, победивших в соцсоревновании. И вот тогда этот Иван Пилипович начал свое выступление двумя строками стихов:

Интереснее всего было то, что ни один из присутствующих, в том числе и писатели, не знали, кто автор этих строк, пока оратор не назвал имя Шота Руставели.

Поехать к нему? Но ведь он уже давно не за верстаком, он начальник цеха, а за применение скоростной обработки металла получил Государственную премию…

Вспомнился другой знакомый рабочий, фрезеровщик, который почти всю жизнь пытался изобрести способ изготовления больших шестерен не фрезеровкой, а штамповкой. В самом деле, какая огромная экономия труда, если вместо того, чтобы фрезеровать на станке каждый зубок шестерни, получить их готовыми все сразу, одним нажимом пресса! А ведь этих шестерен нужны миллионы и миллионы!