Иван Багмут - Записки солдата

«Ну, черт с тобой! — рассердился полковник. — Иди!» — И пошел прочь.

«Спасибо, товарищ полковник», — а сам, как тяжко мне ни было от боли, весь засиял.

Полковник сделал шагов пять, потом вернулся, подошел ко мне, подал руку, а у самого глаза красные.

«Желаю тебе счастливо воевать! Выздоравливай!»

«Спасибо, товарищ полковник», — благодарю я его, а сердце чуть не выскакивает из груди от радости.

На следующий день сели мы в эшелон и двинулись на запад. И так радостно мне, что исполнилось желание моей души. Хоть не придется пожить на свете, зато умру за отечество, за своих родных. Дотянуть бы только до фронта!

«До фронта дотянешь», — успокоил меня доктор.

«Вот и хорошо! Чего же мне еще?» — думаю, а внутри все смеется оттого, что еду, что успею выпустить по врагу свою снайперскую пулю.

Смотрю, дней через пять или шесть доктор во время очередного осмотра пожимает плечами:

«Ты знаешь, Чабаненко, что ты выздоравливаешь?»

«Да, — говорю, — вроде лучше себя чувствую».

«А ты знаешь, что был безнадежным?»

«Догадывался…»

«А знаешь, что тебе помогло выздороветь?»

«Да верно же лекарства?» — говорю.

«Лекарства? — смеется доктор. — Всем дают эти лекарства, и никому они не помогают, а тебе помогли… В чем же тут дело?.. А кажется мне, вот в чем: очень тебе хотелось доехать до фронта, а когда человек очень чего-нибудь хочет, то, как видишь, и такую болезнь пересиливает… Характер у тебя счастливый: все силы, всю душу вкладываешь в то дело, которое надумал сделать».

За несколько дней исчезли все мои отеки. В вагоне собралось начальство медсанбата. Смотрят на меня доктора как на какое-то чудо.

«Повезло тебе, Чабаненко, — говорит начальник медсанбата, — от такой болезни, как у тебя, не выздоравливают, а ты выздоровел!»

«Он заболел, — говорит мой доктор, — оттого, что его не пускали на фронт, а теперь выздоровел от радости — ведь исполнилось его желание».

«Вон оно что! — удивляется начальник и обращается к другим докторам: — Вот вам сила психики. В учебниках об этом читал, а на практике вижу впервые…»

Ну вот, прибываем мы на фронт, и меня сразу…

Но корреспондент уже не слушал. Он быстро записывал что-то в свой блокнот и, закончив, перебил рассказчика:

— Теперь, Алексей Сидорович, мне все ясно. Как же мы сформулируем выводы? Как вы добились высокого урожая?

— Мм… — Председатель пытливо посмотрел на корреспондента и несмело, даже боязливо проговорил: — Теперь уж и не знаю, как вам сказать… Все же… Как ни верти, а надо начинать с пахоты…

— Опять вы со своей пахотой! — с укором, но без всякого раздражения сказал журналист. — Целеустремленность! Понимаете? Все силы на то, чтобы вырастить высокий урожай! Способность всего себя отдать делу, как тогда, когда вы шли на фронт!

— А-а… Вы с этой стороны?..

— Только с этой! Только с этой, Алексей Сидорович! Сила материализованной идеи! Целеустремленность. Вот откуда высокий урожай!

— Да, это было, было… Но я ведь недосказал. Определили меня снайпером…

Корреспондент слушал, кивал головой, хотя взгляд у него был отсутствующий. Когда часа через полтора Алексей Сидорович кончил свой рассказ о фронтовых делах, журналист без всякой видимой связи с этим рассказом сказал:

— Выходит, дело не в агротехнике, а в том, кто берется за агротехнику.

Председатель колхоза, еще весь в плену воспоминаний о войне, молчал, не понимая, к чему эти слова корреспондента.

— Теперь, когда я ощущаю, вижу, как взялись у вас за работу, расскажите и об агротехнике.

— Значит, все-таки начинать с пахоты? — засмеялся председатель, но через мгновение его лицо стало серьезным. — А вы знаете, что такое пахота? — сказал он, но не тем скучным тоном, каким обычно начинал, а так, словно он вышел в широкую колхозную степь, а за ним дружными рядами идут пахари, весь колхоз, крепкий, сплоченный, полный желания бороться и победить!

1960

Уже рассвело, я кончил писать это неприятное письмо и собирался лечь поспать, как вдруг на улице раздались выстрелы. Я подбежал к окну. Человек в малахае из лисьего хвоста шел посередине мостовой. Время от времени он останавливался, оборачивался, давал несколько выстрелов из маузера и снова шел вперед.

За ним шагах в трехстах бежали, стреляя из револьверов и падая на землю всякий раз, как беглец принимался стрелять, с десяток городовых. Я понимал, что это, очевидно, был хунхуз — китайский разбойник, которого полиция застукала в небольшом пограничном городке… Мне, как офицеру его величества Николая Второго, следовало взять наган и, когда преступник приблизится к моему окну, пристрелить его.