Иван Багмут - Записки солдата

— Не думал ты, Лукич, — задумчиво проговорил сварщик. — А ведь ты уже при социализме живешь! А днюешь и ночуешь потому, что работаешь не по-социалистически. Времени заводу отдаешь много, а вот сердца и ума мало.

— Я?! — окончательно обиделся токарь. — Да я не только что ум и сердце, я за социализм всю жизнь отдам!

— Жизнь? — И Петрович строго посмотрел на собеседника. — Жизнь отдай, когда попросят, а сейчас ее с толком на дело тратить надо. Ты за резцом полчаса ходил. А если бы думал о социализме, ты бы их штук десять заправил до работы. Ты пять минут самокрутку крутил! Завтра ты десять раз за материалом сходишь, да десять раз за инструментом, да еще с соседом поговоришь, да… — Сварщик сердито махнул рукой.

— А ты?! — задетый за живое, раздраженно проговорил Лукич. — А ты?! Если бы ты думал, так остался бы после работы.

— Эх! — вздохнул сварщик. — Темный ты человек, Лукич. — И, теряя самообладание, прибавил: — Иди! Иди, а то нормы и до утра не выполнишь.

Петрович отвернулся, зажег самокрутку и, нервно затягиваясь, стал присматриваться к работе сварщика. Тот, поднеся к каркасу уголок и приладив его, садился, брал аппарат, прилаживался, а сварив, вставал и шел за вторым уголком.

Посидев с полчаса, старик встал и, повеселев, направился к выходу. На пороге он встретился с обиженным взглядом токаря и, улыбнувшись, вышел из помещения.

Дома старый сварщик целый вечер о чем-то думал, покачивал головой и улыбался в усы.

Перед тем как лечь спать, он открыл ящик, где были аккуратно сложены крючки и другие рыболовные принадлежности.

— Не на рыбалку ли собрался? — удивилась жена.

— Завтра я вытяну сазана, — отвечая не жене, а собственным мыслям, проговорил старик.

— С Лукичом собрались? — не понимая, шутит муж или говорит правду, робко спросила она. — И день ведь не выходной…

— С Лукичом много не наловишь, — опять скорее себе, чем ей, ответил сварщик и начал разуваться.

Утром, когда Петрович вошел в цех, ему показалось, что вчерашняя обида не сошла с лица токаря. Только заметив какую-то особенную сосредоточенность и радостное волнение друга, токарь стал чаще посматривать на него.

Сварщик принес сразу все нужные для двух каркасов уголки, положил каждый на место и только тогда взял аппарат. По цеху разлился зеленый свет. Он гас на мгновенье и опять загорался, гас и загорался. Рабочие поворачивали головы от станков, удивленные необычайными темпами электросварки.

Лукич вначале только смотрел, потом не выдержал, бросил свой станок и подошел к сварщику.

Петрович уже закончил два каркаса. Он вытер пот со лба и, пряча улыбку, спросил:

— Ну как?

— Крепко! — с таким выражением, словно Петрович выловил из Донца пудового днепровского сазана, проговорил токарь. — Дневная норма! За один час дневная норма! Этак ведь ты за день восемьсот процентов дашь!

Петрович зажег папиросу, пригладил усы и оглянулся на цех. Заметив стоящий станок Лукича, кивнул головой:

— А у тебя не клюет…

— О, рыбаки опять про сазанов! У кого не клюет? — услышав конец фразы, подошел сменный мастер.

— Да это я рассказываю, — хитро прищурившись, сказал сварщик. — А как вытяну сазана, смотрю — мой приятель и свои удочки по-моему перестраивает…

Он повернулся лицом к Лукичу, который уже вынул кисет, оторвал бумагу и сгибал ее желобком.

— А ты говоришь, про социализм думаешь…

У Лукича на лбу собрались морщины. Он положил одну щепотку табаку, подумал и высыпал обратно в кисет.

— Голова у тебя, Петрович! — сказал он, пряча кисет в карман, и с решительным видом направился к своему станку.

Когда Лукич накануне выходного дня подошел к приятелю и кивнул в сторону литейного, сосредоточенное лицо сварщика впервые за несколько лет снова словно разгладилось. Сварщик, сдерживая улыбку, которая не хотела прятаться, ответил взволнованно:

— С вечера?

— Давай с вечера, Петрович…

Впервые за много лет они опять пришли к своему излюбленному месту на Донце; покрытый бурьяном окоп и выглядывающий из зарослей разбитый немецкий танк с треснувшей пушкой напоминали о черных, трудных днях.

Приятели молча уселись на берегу. В предрассветной прохладе противно пахло мокрым ржавым железом.

— Э-хе-хе… — грустно вздохнул Петрович.

— Э-хе-хе… — в тон ему ответил Лукич.

Но река спокойно катила свои воды, и камышовая стена на той стороне стояла молчаливая и прекрасная. Постепенно на тусклом мерцающем плесе реки вырисовывались отражения деревьев. Первый луч бросил розовые краски на воду, и волнующий крик водяной птицы разбудил тишину.