Иван Багмут - Записки солдата

Ученый заверил своего собеседника, что относится к собакам равнодушно и не сошел бы с ума, будь у него даже два таких Сокола.

Куб грустно покачал головой и серьезно сказал:

— Вы просто ничего не слышали о Соколе. Это был в самом деле сокол! Вы знаете, как погибла эта собака? Она умерла на перевале Сердце-Камень, когда я сделал на своих собаках пятьсот километров за двое суток. Сокол был в запряжке передовым, и на самом перевале у него от напряжения выскочили из орбит глаза и повисли на нервах, словно две страшные большие пуговицы. Но перевал он взял! Когда он погиб, я плакал, как ребенок, потерявший мать, привез его домой и похоронил возле своего жилья. Я тащил на себе нарту, но не мог оставить друга в горах. Вы книжный человек и не способны понять настоящие человеческие чувства — это я вам говорю откровенно. Повторяю. Я плакал по собаке! Смейтесь, если хотите, но это так.

Ученый молча, широко раскрытыми глазами смотрел на Куба.

Икрянщик вздохнул и качнул головой, словно отгоняя воспоминания.

— Но ближе к делу. Отдаю я своих собак, кладу запечатанные письма под подушку и ложусь отдохнуть. Утром просыпаюсь, беру письма — и что ж, вы думаете, в них? В первом пишут о бдительности в охране границы. А во втором что? Во втором — категорический приказ: все замеченные в море бочки, мобилизовав общественность, немедленно вылавливать и без задержки отправлять в район. Ну, думаю, есть у меня бочечка. И собираюсь идти к своей общественности, которая состояла из сторожа, жившего в шести километрах, вверх по реке. Это был подозрительный тип, и если я не считал его шпионом, то только потому, что здесь он никому не мог передать какие-либо сведения. Я одеваюсь, беру винчестер, выхожу из дома — и что, вы думали, я увидел? Вы бы умерли от отчаяния, если бы оказались на моем месте! Я вижу, как этот самый шпион-сторож мчится на своих двенадцати собаках в горы, и на нарте у него — что бы вы думали? — бочка! Вот вам письмо о бдительности на границе! Я сгоряча разряжаю в него винчестер, но он сворачивает за кусты — и только его и видели. Что могло быть в бочке, о которой шлют письма, запечатанные сургучными печатями, и которую подозрительные личности с риском для жизни вылавливают и увозят в горы? Признаюсь вам — я испугался впервые в жизни. Но что делать? Догонять? На чем догонять, если мои семь лучших собак повезли почту? Я иду домой и проклинаю почтальонов, шпионов и свою доброту, лишившую меня моих собак. Что я должен был делать? Я спрашиваю вас: что я должен был делать?

Ученый, под впечатлением рассказа, молчал, поглядывая на Куба новым, теплым взглядом. Не дождавшись ответа, тот продолжал:

— Я взвесил все и решил, что лучший способ помочь беде — лечь спать. Ведь самое трудное — ждать. Но вот здесь и начинается настоящая трагедия. Я ведь вам сказал, что допил после почтальона все. Я снова одеваюсь, иду в пороховой склад, где стоит бочка со спиртом, и… ужас! Вы бы дважды умерли, если бы увидели эту картину! Дверь склада открыта настежь, и на складе, там, где стояла бочка со спиртом, пустое место. Нет бочки со спиртом! Меня чуть не разбил паралич. В ней было почти сто литров! Тогда я, словно лунатик, иду к морю и вижу, что бочка, которую я видел там, плавает, и волнами ее все ближе и ближе подгоняет к берегу. Это меня немного успокоило, но не очень.

— Ну и что же?

— Что? На мое счастье, через час вернулся почтальон. Мы запрягли всех своих собак и на семнадцати понеслись в горы. Мы догнали преступника километрах в ста двадцати от берега, и он многое мог бы рассказать о нашей встрече, если бы остался жив.

Рассказчик вылил остатки спирта в стаканы, выпил и сказал:

— Вот какой был у меня случай.

— А как же бочка? — поинтересовался ученый.

— Бочку я бросил в горах. Негодяй встретил кочевников и успел разбазарить почти все. Осталось литров двадцать, и я их перелил в меньшую посудину.

— Я спрашиваю о той бочке, которая плавала в море.

— А-а… Я думал, об этой. Что было в той бочке? Правду сказать, меня тоже интересовало это. Ее прибило к льдине, и мы с почтальоном решили взять ее без лодки, потому что ветер погнал льдину к берегу. Бочка была близко. Я накинул на нее петлю и отдал веревку почтальону, чтобы он тащил ее, пока я согрею руки. У меня замерзли руки, потому что веревка была мокрая, а на дворе морозец. Почтальон поднатужился и, поскользнувшись, бултых в воду. Я не успел охнуть, как он исчез под водой, а когда вынырнул, веревки в его руках уже не было. Почтальон то нырял, то показывался над водой, и я видел, что ему конец, потому что он не умеет плавать. Шуба его вздулась пузырем. Я понял, что хотя почтальон, по-видимому, потерял сознание, но будет плавать наверху, и бросился на берег за веревкой. Когда я вернулся, мне показалось, что почтальон уже готов. Его прибило к бочке и отнесло в море метров на двадцать. Правду сказать, я не люблю купаться в Охотском море, да еще в мае, когда в воде полно льдин. Но считаться со своими вкусами, когда гибнет человек, не приходится…