Иван Багмут - Записки солдата

«Значит, я у Ёсипа», — решил Павло и без труда сообразил, что дорога через плотину ведет тоже на Мамаевку, только не прямо, а лугами.

Двор стеной окружали хозяйственные постройки. Павлу, стоявшему со своей телегой у амбара, видна была лишь небольшая часть двора, угол хаты и клеть напротив амбара. По двору ходили, разговаривали. Время от времени в клеть заходили домашние — девка, бабка, а то и сам Ёсип: хозяин прихрамывал, поэтому Павло и узнал его. Все они с любопытством и страхом посматривали на Павла, и от этого ему становилось еще тревожней.

Должно быть, через час к подводе подошел один из четверых, тот, что ехал верхом. Пристально глядя на Павла, он что-то дожевывал и вытирал губы. Красивое лицо, хорошо сшитый френч защитного цвета, широкие галифе, властный взгляд — все выделяло его среди остальных. Очевидно, это был атаман.

— Как чувствует себя господин комиссар?

— Какой? — не понял Павло.

— Не прикидывайся дурачком, — ласково проговорил атаман, и Павло отметил, что ласковость у него только в голосе, а не в глазах.

— Я не комиссар, — тихо ответил парнишка.

— Вы или ваш отец комиссар — это все равно. — Атаман поискал языком остатки пищи между зубами, почмокал и продолжал: — Все вы одинаковы. Не комиссар? А кто читал большевистские лекции? Вы? Или, может, не вы? — И он засмеялся, не изменяя холодного выражения глаз.

— Я читал научные лекции, — повысил голос Павло, чувствуя, что к лицу прилила кровь.

— Такие лекции не нужны нации!

— По-вашему, лучше, когда нация остается темной? — не сдержал иронии Павло.

— По-моему, для нации лучше, когда ее интеллигенция служит ей, а не продает ее коммунистам, — атаман раздраженно блеснул глазами, и ласковость его исчезла.

— Когда же это ее продавали? — удивился Павло.

— Каждый день!

— А-а… — с деланным спокойствием протянул Павло. Заядлый спорщик, он забыл, с кем говорит. — Я помню, Украину продавала немцам Центральная рада. В Бресте, в восемнадцатом году. Потом Петлюра продавал Украину польской шляхте… А как можно продавать Украину коммунистам? Коммунисты ведь украинцы!

Атаман вдруг рассвирепел:

— Что вы сказали о Петлюре?! Что вы сказали о Петлюре… вашу мать?! — Привыкнув, очевидно, к интеллигентному поведению, он матерился на «вы».

— Я сказал то, что было, об этом все знают, — побледнев от волнения, но твердо ответил паренек.

Атаман с минуту смотрел на Павла злым, презрительным взглядом, потом сказал раздельно:

— А вы знаете, что я вас за эти слова расстреляю? — Он подкрепил угрозу бранью, однако, как и прежде, в вежливой форме. — Знаете?

— Нет, не знаю, — еще задорно, хотя и поняв уже, что и спор, и тон его в лагере бандитов были по меньшей мере неуместны, ответил Павло.

— Теперь будете знать! — И атаман, сухо засмеявшись, рывком повернулся и ушел во двор.

Сразу же после этого к подводе подошел молодой парень с винтовкой, влез на телегу и, усевшись в задке, сказал:

— Ты сиди на передке, а я тут. Охранять буду.

Павло сел на передок.

Осознавая нависшую над ним опасность, он почему-то не испытывал ни страха, ни тоски. Угроза расстрела не укладывалась в его мозгу, и он стал, пожалуй, спокойнее, чем до беседы с атаманом.

— Вы не из нашего села? — спросил он конвоира, полагая, что молчать в компании неудобно.

— А ты знаешь, что говорить с тобой запрещено?

Павло замолчал и сразу сник. Простая, казалось бы совсем незначащая, фраза повлияла на него сильнее прямой угрозы расстрелять.

— Так-то, брат, запрещено, — погодя продолжал конвоир. — Я, брат, из Ливенской. Может слыхал?

— Слыхал, — ответил Павло. — От нас верст сорок.

— Да, сорок, — согласился парень. — Так-то, брат… Подымается народ против коммунистов…

— Сколько же вас поднялось? — Павло хмуро улыбнулся.

— Покамест одиннадцать человек, а там будет больше! Атаман у нас от самого Петлюры! — Конвоир загляделся на живот Павла, и вдруг глаза у него заблестели: — Ох и пояс у тебя! Знаешь что? Подари его мне! На что он тебе? Все равно сегодня расстреляют… Дай мне.

Павла словно ошпарили кипятком, а потом все ему стало безразлично. Он пересилил дурноту, снял пояс и отдал бандиту.

— Вот спасибо! А я, если атаман спросит, попрошу, чтоб тебя не рубали. — Он примерил пояс и с довольной улыбкой уставился на сверкающую бляху, потом заметил увядшее лицо Павла, попробовал успокоить его: — Ничего, брат, не поделаешь… Разве одного тебя расстреливают?.. Нет, не одного… Сегодня ночью, может, одного, а может, и двух, а то и трех загубим… Не шел бы в коммунисты, не трогали бы тебя… А может, тебе так на роду написано… Тут, брат, ничего не поделаешь… Так-то!.. А поясочек лихой! Спасибо!