Виктор Драгунский - Он упал на траву…

«Спрятанная» Москва: Манежная площадь в супрематической раскраске (фото из журнала Life), Манеж и Большой театр (фото А. Красавина) в камуфляже.

Иногда сооружали ложные цели грандиозных размеров, хорошо прикрытые зенитной артиллерией, — «дублёры» заводов и аэродромы-«призраки». В пяти километрах от Тушинского аэродрома был построен ложный аэродром с ангарами, макетами аэродромных зданий, «Яков» и «МиГов». На такие объекты было сброшено 156 осветительных бомб, 687 фугасных и много (возможно, десятки тысяч) зажигательных — примерно треть от всех немецких бомб.

… Четыре ладные девочки с узенькими талийками вели под уздцы допотопное чудище…

На снимке: бойцы ПВО несут газгольдер у Заставы Ильича. 9 октября 1941 (в повести речь идёт об аэростате воздушного заграждения; в этом качестве использовались и газгольдеры — резиновые резервуары для хранения природного газа).

Фашистские листовки предупреждали: «Лучше не пытайтесь ничего сделать с зажигательными бомбами, их температура доходит до тысячи градусов, вы погибнете». Однако с зажигательными бомбами успешно боролись добровольные дежурные — помощники Московской противовоздушной обороны.

«Состояла „армия“ МПВО преимущественно из женщин, заменивших ушедших на фронт мужчин, и тех, кто по молодости или, наоборот, старости или хворости не мог держать в руках оружие. Да, это наши матери, жёны и сёстры, старики и „подставочники“ — мальчишки и девчонки 12–15 лет, которым для того, чтобы достать до станка, требовалась подставка, — ковали грядущую победу, работая по 10–12 часов, а ночами сражаясь с бомбами…» [5] Каммерер Ю.Ю., Караулов B.C., Лапиров С.Е. «Москве — воздушная тревога». Местная ПВО в годы войны. М… Агар, 2000. . Для подростков, дежуривших на крышах, страшные бомбёжки были своего рода игрой: американская корреспондентка вспоминала: «На крышах домов позади посольства перекликались дежурные. Голоса были ребячески звонкими, и я поняла, что там дежурит одна из детских пожарных команд, которые начали организовываться в последние дни. Когда вновь посыпались зажигательные бомбы, я разобрала, как мальчишеский голос кричит:

— Следующая, чур, моя!

— Как бы не так! Моя очередь!

Мы с генералом сообразили, что мальчишки спорят за право погасить следующую бомбу — каждый жаждал поставить личный рекорд!» [6] Вострышев М.И. Москва сталинская. Большая иллюстрированная летопись. М.: Алгоритм, Эксмо, 2008.

…На крыше уже сидел дядя Гриша — дворовый водопроводчик, мой напарник по посту ПВО. Брезентовые рукавицы, щипцы и ящик с песком были в полном порядке — мы с дядей Гришей считались лучшими дежурными…

Девушка-наблюдатель МПВО. 1941 год (фото Наума Грановского).

Люди постарше, конечно, воспринимали это по-другому. Вот как описывает один из немецких авианалётов на Москву опытный офицер-связист: «…Это одно из самых страшных воспоминаний моей жизни. На горизонте, видимо, появлялся вражеский самолёт. Сотни прожекторов, сотни разноцветных трассирующих пулемётных очередей, разрывающихся снарядов сосредотачивается на пространстве, в котором предположительно он находится. Вся эта масса огненного неба медленно, со всё возрастающим грохотом, надвигается на нас…. Глаза невозможно оторвать от ослепительного неба, уши глохнут, какая-то пронизывающая боль в ушах. Железная крыша нашего семиэтажного дома содрогается, и я начинаю медленно сползать по ней, ложусь на спину и судорожно вцепляюсь руками в рёбра между листами железной кровли, а грохот всё усиливается. Вся крыша усеяна падающими с неба пулями и мелкими осколками снарядов. И кульминация. На крышу падает несколько зажигалок.

Тут чувство долга берёт верх. Я вскакиваю на ноги и заранее приготовленной лопатой засыпаю огненные шары песком из ящика. Я не один, нас на крыше человек двенадцать, и за несколько минут нам удаётся погасить все зажигалки. Страх навсегда забывается» [7] Рабичев Леонид. Война всё спишет. Воспоминания офицера-связиста 31 армии. 1941–1945. М.: Центрполиграф, 2010. . На крышах домов дежурили многие: так, в книге воспоминаний Н.М. Любимов пишет о том, как всё лето 1941 года поэт Борис Пастернак неукоснительно дежурил, когда это полагалось ему по расписанию, на крыше писательского дома в Лаврушинском переулке.