Виктор Драгунский - Он упал на траву…

Серию «Как это было» составят книги, посвящённые подобным трагически-неоднозначным (а есть ли они, однозначные?) страницам войны. Важнейшее условие: эти книги написаны очевидцами, непосредственными участниками — Драгунский сам был московским ополченцем и всё описанное пережил лично. Книги писались в «подцензурную эпоху», их авторы не всё могли сказать, а многого и сами не знали. Потому мы стремимся насколько возможно объективно установить (кстати, и восстановить, — повесть «Он упал на траву» после смерти Драгунского подверглась обширной цензорской правке, и наше издание возвращает читателям авторский вариант) истину — фактическую и художественную.

После войны о войне не писали долго. У этого молчания — несколько причин.

Во-первых, невозможность рассказать о войне правду. Слишком много тем было под запретом: поражения первого года войны, «котлы» [3] Котёл (нем. Kessel) — разработанный в XIX веке германскими стратегами тактический приём: противник охватывался с флангов и затем — окружался. В начале войны Вермахт превосходил советскую армию в бронетехнике, поэтому активно применял этот приём. После изменения соотношения сил в котлы начали попадать уже немецкие войска. , судьба остарбайтеров [4] «Остарбайтер» (нем. Ostarbeiter — работник с Востока) — так называли мобилизованных для работы в Германии жителей оккупированных территорий СССР и стран Восточной Европы. Всего из СССР за годы войны было угнано на работы в Германию до 5 млн. человек: фашисты фактически возродили рабовладение. К выжившим «остарбайтерам» власти СССР относились как к изменникам. и военнопленных, попадавших из фашистских лагерей в советские. Две честные книги, нарушившие молчание, — «Звезда» Эммануила Казакевича и «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова — ожидала странная судьба: вначале их авторов наградили премиями, а затем последовал шквал обвинительных статей. Послевоенная цензура была очень жёсткой, контроль государства над литературой — абсолютным.

Вторая причина — психологическая. Отечественная война стала душевной травмой, запредельным шоком. Не было семьи, так или иначе не пострадавшей. Похоронки на близких, ужасы оккупации, стремительное продвижение фашистов — всё то, от чего в мирной жизни можно было бы сойти с ума, становилось обыденным и привычным. В послевоенной жизни не было места фронтовому опыту — и от него пытались избавиться, замолчать, забыть. Даже День Победы до 1965 года не был официальным праздником.

Опыт войны невозможно забыть, но его нужно было осмыслить. Для этого требовалось время. Поэт Давид Самойлов, встретивший войну двадцатилетним студентом, писал:

«Очнулось» в начале шестидесятых — тогда и родилась «лейтенантская проза» (книги Григория Бакланова, Василя Быкова, Константина Воробьёва, Бориса Васильева). Главными героями их книг (а многие из них автобиографичны) были молодые лейтенанты, вчерашние школьники и студенты, отправленные на фронт после нескольких месяцев обучения.

Появились первые фильмы о войне (в 1957 году Михаил Калатозов снял замечательный фильм «Летят журавли»). Всё это стало первой попыткой искреннего разговора о том, что было пережито на войне и осмыслено в последующие годы.

Отчасти примыкает к «лейтенантской прозе» и написанная в 1961 году повесть «Он упал на траву….» Виктора Драгунского. Писатель родился в 1913 году — в начале войны ему двадцать восемь лет, он актёр московского театра-студии (в повести упоминается актёр подобной же студии Саша Гинзбург — будущий Александр Галич, поэт, бард и драматург, изгнанный в 1974 году из СССР). Не попавший на фронт из-за астмы, Драгунский добровольцем ушёл в московское ополчение, откуда, измученный и оборванный, вернулся прямо в театр, ставший к тому времени фронтовым. Конечно, герой книги не равен автору: он моложе, на фронт его не пускает не астма, а хромота. Но главное, что объединяет их, — опыт участия в московском ополчении, первым литературным памятником которому стала повесть Виктора Драгунского. В ней соединилось пережитое автором и то, что он услышал от других защитников Москвы. В нашей статье речь пойдёт об историческом контексте повести.

Виктор Драгунский. 1946.