Геннадий Сазонов - Марьинские клещи (сборник)

Я ему обязан, а также обязан генералу Николаю Ватутину, генералу Павлу Ротмистрову, генералу Василию Швецову и миллионам наших погибших солдат и офицеров тем, что они спасли мой родной город от фашистской оккупации, а Родину — от порабощения. И ещё тем, что мирно и счастливо продолжаю жить на улице славного воина, где на табличках звание «маршал» написано с большой буквы — на улице Маршала Конева в достославной Вологде.

А Гудериану я лично не обязан ничем!

Наоборот — он мне обязан! Он не вернул мне долг за поруганную отчую землю, за безвинно убитых, за сожжённые города и деревни, за истребление фашистами моего древнего крестьянского рода, у которого война забрала всех мужчин.

Да простит меня читатель за отступление. Наболело — не мог не выплеснуть! В самом деле, как ничтожна суета по возвеличиванию фашистских военных командиров-преступников перед всем человечеством, преуспеть в котором изо всех сил желают современные либералы в России.

Бедные, несчастные люди, мне их искренне жаль!

Вернусь в позднюю осень 41-го, на заснеженный просёлок.

Свернуть с него на автотрассу Москва-Ленинград представляло большую опасность. Немецкие самолёты стерегли дорогу днём и ночью, бомбили подряд всё, что двигалось — машины, конные повозки, безлошадных пешеходов, а иногда — и стада коров, которых, спасая, перегоняли с западных районов на восток.

Поэтому чаще приходилось пробираться окольными путями. Особых трудностей не возникло, Николай Чуранов прекрасно угадывал местность с одного взгляда, будто ехал по вологодским знакомым местам, ни разу он не заблудился.

Сон у генерала после прочтения листовки пропал совсем.

Внимая убаюкивающему гулу мотора, Конев всё думал и думал о себе, о ситуации, возникшей в Советском Союзе из-за внезапного нападения фашистов и вынужденного нашего отступления.

Тяжелые мысли перетекали из вчерашнего дня в близкое прошлое, а из того былого — опять в минувший день. Томили генерала вопросы: «Мог ли Сталин негласно распорядиться о расправе над ним? Только ли его вина была в том, что дивизии попали в окружение под Вязьмой? Где теперь Анна и дети, что с ними? Как сложится его завтрашний день?».

Вставал в памяти тридцать седьмой, а за ним — и тридцать восьмой годы, когда уничтожали верхушку Красной армии, полководцев арестовывали одного за другим, многих — пускали в расход; когда чувства страха, унижения, какой-то неминуемой безысходности тяготели над большей частью офицеров, начиная от командира роты и кончая командующим округом. Тогда чувство товарищества, чувство дружеского локтя, чувство взаимовыручки уступали место нелепой подозрительности.

Над Коневым же, который командовал стрелковым полком, тучи, к удивлению многих, не сгущались, его не трогали, как бы обходили стороной. Может, поэтому он не утрачивал привычного жизнелюбия, не принимал армейского уныния, считал, что оно противно войску, действует на солдат, будто язва смертельная. Конев искренне, всей душой любил армию, особенно любил «поле боя», то есть, разные учения, которые проводил с вдохновением, исполнял их, как актёр на сцене заветную роль.

После одного из таких учений начальник Генерального штаба Красной армии, маршал Борис Михайлович Шапошников, разговаривая с Коневым наедине, заметил: «У вас есть задатки к вождению войск, чувствуется, что вы можете стать мастером манёвра».

Иван Степанович смутился, даже краска выступила на щеках, он замешкался, не зная, что ответить начальнику Генштаба.

Шапошников редко кого хвалил, оценка начальника высокого ранга налагала на командира полка тройную ответственность в делах и словах.

После чисток в армии Сталин пристально следил за теми, кого лукавые наветы, а за редким исключением — и справедливые, не коснулись. Он как бы прикидывал: стоит ли выдвигать их вперёд в будущей войне? И Конев, так ему иногда казалось, ощущал на себе интерес Иосифа Виссарионовича, потому и находился под обаянием личности Сталина, безгранично доверял ему.

Что привлекало полковника в вожде?

Его огромная сила воли, твёрдость в ситуациях, требующих быстрых действий, личная проницательность, интуиция. Не одним днём жил Сталин, умел заглянуть в будущее. Он как бы предчувствовал неизбежность столкновения двух цивилизаций — западной фашистской и восточной русской. И, по мере возможностей, готовил страну к грядущему катаклизму.

Он думал о рывке в экономике, без чего устоять перед набиравшим силу врагом было невозможно.