Алексей Гребиняк - Мятежные крылья

Я лишь от души посмеялся над этим бредом. Полеты пассажирских самолетов прекратились уже в марте 1957 года, еще до появления у нас первых аэропланов, поэтому даже теоретически я не мог сбить мирный лайнер. А дырки в фюзеляже моего "Мустанга" и вовсе наделали свои же, когда я перегонял его из США. С тех пор у нас так и не нашлось возможности залатать пробоины, — да и опасности они не представляли. Летает — и ладно.

Кстати, тот "Инвейдер" мы записали себе как сбитый. Разведка сообщила, что он разбился на посадке в Сантьяго, и восстановлению уже не подлежал. Поэтому я с чистой совестью разрешил Диазу намалевать силуэт бомбера на борту его "Мустанга". Нарисовали его и на моем, хотя я и не просил этого.

— Это надо для пропаганды! — настоял Геррера. — Пусть знают, что ты не даром хлеб ел.

— А грузовики мне тоже рисовать? — съязвил я.

— Как знаешь, — увильнул он.

Разумеется, страдать такой ерундой я не стал.

…Мы понимали, что теперь, с победой революции, забот у нас не убавится. На плечи Кастро легли проблемы целой страны. Ему предстояло восстановить разрушенное и разграбленное в годы войны, наладить жизнь, провести множество реформ — и, чего греха таить, удержать завоеванное. Ведь с севера над нами нависали Штаты, к западу и югу лежали страны, где также сильно было их влияние — и лишь на востоке у нас был океан. В этом враждебном окружении следовало проявлять известное благоразумие в словах и делах, чтобы не развязать ненароком новой войны.

…Я жил теперь в доме своих родителей, переехавших в Гавану еще в пятьдесят втором, когда отец вышел в отставку. Все эти годы батя внимательно следил за тем, как Кастро двигается к власти, и, как и прежде, про себя восхищался его целеустремленностью. И, разумеется, сочувствовал его идеям. Тогда, в пятьдесят шестом, узнав, что я уезжаю из страны, чтобы примкнуть к движению Фиделя, он благословил меня и сказал:

— Мы с мамой будем молиться за тебя. Не будь трусом, н постарайся остаться живым.

— Хорошо, пап, — сказал тогда я и ушел из дома, чтобы темной ночью пересечь залив на рыбацкой шхуне и оказаться в Мексике.

Домой я вернулся только в начале января, когда пал режим Батисты. У мамы в волосах уже блестела седина. Папа еще больше постарел, но держался молодцом.

— Я знал, что ты не пропадешь, сынок! — с гордостью сказал он, когда я переступил порог нашего дома и обнял его. — Молодец!

Это было высшей похвалой для меня.

…Тринадцатого января я возвращался с аэродрома на джипе. До Гаваны доехал быстро, а вот на окраине пришлось постоять в пробке — впереди перевернулся грузовик с досками, и люди расчищали дорогу. Из-за этого в город я въехал на полчаса позже, чем рассчитывал — уже темнело. Я жал на газ, стараясь поскорее доехать до дома, ибо замерз — было весьма прохладно, а джип — машина открытая. Торопясь, я совсем позабыл, что дорога мокрая, а резина у моего "Виллиса" почти лысая…

На перекрестке улиц Виа Бланка и Инфанта Авеню мою машину занесло, и я вылетел с дороги на тротуар. Прежде чем неуправляемый джип врезался в стену, я успел поблагодарить Господа за то, что в это время улицы пустынны. Потом последовал такой удар, что меня едва не выбросило из салона через лобовое стекло. К счастью, ремень удержал меня на сиденье.

Мотор обиженно взвыл и заглох. Я выключил зажигание и вылез из машины.

— Нда, отъездился… — только и смог я сказать, глядя на разбитый передок джипа. — Ну, что ж, пойду пешком, а там позвоню на базу и попрошу забрать его…

До дома оставалось всего ничего. Я неспешно шел по едва освещенным гаванским улочкам, размышляя о том, что сделано и что еще надо сделать, как вдруг заметил идущую навстречу девушку. Походка ее показалась мне странно знакомой. Чем ближе я подходил к ней, тем больше убеждался, что не ошибся. Лица было не разглядеть в сумраке, но это мне и не было нужно.

— Мария? — спросил я, когда нас разделяло всего несколько шагов. Она вздрогнула и взглянула на меня:

— Кто вы?

— Не узнаешь? — усмехнулся я. — Мишель Гарсия…

— Мишель? — с удивлением переспросила она. И вдруг, не дожидаясь ответа, бросилась мне на шею. Я, не веря своему счастью, обнял ее.

— Мария…

— Мишель…

Я приник к ее губам и позабыл обо всем на свете.

— Где ты теперь живешь? — спросила она наконец.

— На Монте-авеню.

— Вот как! А я на Санта-Феличии…

— Совсем рядом!

— Да, совсем рядом! — рассмеялась она.

— Бешеной собаке семь верст не крюк!

— Ага, — глаза ее светились счастьем. — Мишель, неужели ты вернулся…