Василий Милютин - Лаг отсчитывает мили (Рассказы)

Сейчас нам выпали тяжкие минуты. Мы задыхаемся. Будь я один, давно потерял бы рассудок. Но вместе мы все вынесем.

Что ж, мы свое сделали. Четыре потопленных транспорта с грузами стоят куда дороже нашего корабля. И людей на них было во много раз больше, чем нас. Но когда речь идет о твоей судьбе и судьбе твоих товарищей, гонишь к чертям арифметику. Тут никакие цифры не утешат.

Неужели конец? Неужели наш командир ничего не придумает? У нас вся вера в него. Только он может спасти. Своим умом, своей волей. Есть все же на земле необыкновенные люди. И один из них — наш командир. Мне это видно лучше других. Я рулевой, на вахте всегда рядом с ним. Я первый ловлю его команды, мне кажется, что и мысли его читаю: у него такое выразительное лицо, во всяком случае, я очень часто их угадываю, и потому мне понятен каждый его жест. Потеряй мы командира, нас давным-давно потопили бы.

А мы живем. Пока живем…

Белая подковка лезет в глаза. Всякое терпение лопнет. Поднимаю отяжелевшую, непослушную руку, чтобы вывернуть осточертевшую лампочку.

— Пусть горит, — останавливает меня Касаткин.

Да, пусть горит. Она и так погаснет, когда сядут аккумуляторы. Нас тогда уже не будет. Когда-нибудь, после войны, лодку поднимут. В темное нутро ее спустятся люди и в молчании снимут фуражки. Они не узнают наших имен: все документы мы сдали в базе. У меня в кармане ватника только карточка Симы. Любительская фотография (сам снимал!) и сейчас уже желтая, потрескавшаяся, а к тому времени совсем поблекнет…

Симочка — так ее все зовут — маленькая, смешливая телефонистка. А я зову ее Кубышкой: она сильно располнела в последнее время. Мы ждем ребенка. Неужели я так и не узнаю, кто у нас будет — сын или дочь?

…Нестерпимая боль дергает виски. Это толчки загустевшей без кислорода крови, а мне чудится, что кто-то бьет меня молотком так, что трескаются кости черепа. Заслоняю обеими руками голову, корчусь, кричу.

И вдруг дышать становится легко, словно морским ветром пахнуло в лицо. Глотаю и глотаю этот ветер. Унимается боль в висках. Открываю глаза. Но где же лампочка? Хочу протереть глаза, пальцы натыкаются на резину. Маска кислородного прибора. Ничего не понимая, поворачиваю голову. Передо мной — командир. Глубоко запавшие, утомленные глаза улыбаются.

— Ну что, воскресли? Между прочим, я считал вас покрепче…

Командир жив! Командир улыбается! Это действует лучше кислорода. Я сползаю с койки.

— Пошли, — говорит он мне, — вы можете понадобиться.

Командир идет мимо коек. Скрипят осколки стекла под его валенками (он любит, чтобы ноги были в тепле). Капитан-лейтенант заговаривает с матросами. Тем, кто слаб, дает подышать кислородом. Нам он запретил пользоваться кислородными аппаратами индивидуальных спасательных костюмов, но свой не бережет.

Во втором отсеке одуряюще пахнет хлором. В аккумуляторной яме треснул эбонитовый бак элемента. Кислота вылилась и смешалась с проникшей внутрь корпуса морской водой. Стал выделяться хлор. Электрик Комов, кряжистый, медлительный матрос, надел противогаз, залез в яму и захлопнул за собой крышку люка. Он пробыл там, пока не осушил трюм. Вытащили его без сознания, с разъеденными кислотой руками. Сейчас его привели в себя. Лежит бледный, с запекшимися губами. Врач бинтует ему руки. При виде командира в покрасневших глазах матроса блеснули горделивые искорки.

— Нет больше газу, товарищ командир!

И закашлялся: хлора хоть и не столь много в отсеке, но горло дерет.

— Вы орел, Комов! — говорит командир. — С такими не пропадем!

У вскрытого гирокомпаса копается штурманский электрик Фролов — стройный, на редкость красивый блондин. У нас не сохранилось ни одного компаса: магнитный лопнул, и из его котелка вытек спирт, гироскопический тоже не действует, и Фролов бьется с ним, хотя и сам сомневается, удастся ли исправить.

В центральном посту командир не задержался.

— Сначала обойду весь корабль.

Я было примостился на своем вертящемся стуле у бездействующих манипуляторов рулей, но оглянулся на командира и понял, что отпускать его одного нельзя. Он едва волочит ноги. Ему не хватило сил открыть переборочную дверь. Открываем вдвоем. Я иду с командиром, чтобы поддержать его в случае чего.

Мы побывали в четвертом и пятом отсеках. Заглянули в душный электромоторный отсек. Здесь сидел на разножке матрос и опиливал зажатую в коленях — чтобы шума меньше было — толстую медную пластину. Моряк водил напильником по металлу, и красные опилки смешивались с потом, который падал с его пунцового от удушья лица.