Сергей Михалков - Стихи о войне

Шерстяные рукавицы,
Чтоб не страшен был мороз,
Чтоб с друзьями поделиться —
Пара пачек папирос.

Закурил боец из пачки,
Дал соседям закурить.
Ну, кому сказать спасибо?
Ну, кого благодарить?

Ну, кому хоть в пару строчек
Боевой послать привет?
Развернул боец платочек,
Увидал ее портрет.

Фотография цветная —
Русый локон и берет.
И зовут ее Марусей,
Двадцати, не больше, лет.

Эта девушка Маруся
Шла к почтовому крыльцу
И посылку отправляла
Неизвестному бойцу.

Все соседи по окопу
Посмотрели на портрет:
«Напиши ты ей спасибо
И от нас пошли привет!»

Подтолкнул сосед соседа,
А боец сказал друзьям:
«Победим, в Рязань заеду —
Самолично передам».

У Фрица – папа офицер,
Он воевал в СССР,
Он в наших селах избы жег
И все, что взять с собой не мог.
Он вешал на столбах людей,
Он грабил взрослых и детей,
И тех, кто гол, и тех, кто бос,
Гнал без пощады на мороз.

Он шел к Москве, бандит и вор,
Фашист, убийца, мародер.

У Вани – папа под Москвой,
Красноармеец рядовой.
Он был колхозным кузнецом,
Пришла война – он стал бойцом.
Он взял винтовку-автомат,
Противогаз и пять гранат,
Пошел на фронт врага встречать,
Москву родную защищать.

Мою Москву, твою Москву,
Где ты живешь, где я живу!

В наш русский подмосковный лес
Фашистский батальон залез.
Крепчал, трещал, скрипел мороз
И разбирал врагов до слез.
Чихая, кашляя, ворча,
Ползла по лесу саранча.
А Фрицин папа впереди
Брел с дамской муфтой на груди.

Он был бы рад уткнуться в снег
И в том снегу заснуть навек.

Но взять Москву – гласил приказ,
Назначил Гитлер день и час
И точный список площадей,
Где вешать наших москвичей.
Но вшивый и голодный сброд
Не мог продвинуться вперед!

Стоял у городских ворот
Советский боевой народ!

И Фрицин папа сдался в плен,
Не увидав кремлевских стен.
Была Москва недалеко,
Но взять Москву не так легко,
Когда стоят и мой, и твой,
И Ванин папа под Москвой!

В бумажнике фашистского солдата,
Насильника, бандита, подлеца,
Ее нашли.
Перед расстрелом сняты
Два наших русских раненых бойца.

Минуту смерти гордо презирая,
Они, непобежденные, стоят
На фоне подожженного сарая
Спиной к огню, лицом на аппарат.

А возле них, нацелив автоматы,
Убийство в развлеченье превратив,
Позируют фашистские солдаты,
Стараясь не уйти за объектив.

Рука фотолюбителя-убийцы
Не дрогнула, запечатлев момент,
И фотография легла в бумажник фрица,
И снимок превратился в документ.

Возьми его и рассмотри поближе!
Он снят бездушным и тупым врагом,
Снимавшим так в Варшаве, и в Париже,
И в Таганроге нашем дорогом.

Для освещенья поджигая хаты,
Задерживая казнь на пять минут,
Своим немецким фотоаппаратом
Он с разных точек щелкал там и тут.

Когда-нибудь в музее преступлений,
В отделе гитлеризма, под стеклом,
Экскурсовод, не в силах скрыть волненья,
Покажет нам объемистый альбом.

И мы увидим на одной странице,
Поблекшую от времени слегка,
Ту фотографию, что мы нашли у фрица —
Фельдфебеля германского полка.

Уже – конец.
Уже – петля на шее.
Толпятся палачи, с убийством торопясь.
Но на мгновенье замерли злодеи,
Когда веревка вдруг оборвалась…

И партизан, под виселицей стоя,
Сказал с усмешкой в свой последний час:
– Как и веревка, все у вас гнилое!
Захватчики!
Я презираю вас!..

Рвется гитлеровец на Дон,
Хочет он опрокинуть нас,
Хочет выйти на Волгу он
И на солнечный наш Кавказ.

Ты коли его наповал,
Ты гранатой его взрывай,
Ты минируй под ним подвал,
Как увидишь его – стреляй.

И в землянках, и в блиндажах
У дверей его смертью стань,
Ты топи его на морях,
Ты бомби его и тарань.

Чтоб ему над тобой не быть,
Ты ему беспощадно мсти,
Все, чем можно его убить,
Ты в оружие обрати!

Если нет у тебя клинка,
Значит, есть у тебя топор.
Пусть не дрогнет твоя рука,
Совершая над ним приговор.