1942
Посвящается старшему сержанту Петру Воробьеву
Сапоги в болотной тине.
Руки выпачканы в глине,
И концом сосновой ветки
Поцарапана щека.
Он приходит из разведки
И приводит «языка».
Не слышней летучей мыши
(Даже, может быть, потише),
Ночью, выйдя на охоту,
Он с бойцами в темноте,
Между кочек, по болоту
Полз ужом на животе,
Легких троп не выбирая,
Шаг за шагом, не спеша,
Там, где нужно, – замирая,
Там, где нужно, – не дыша.
По сырой траве часами
Продвигался, не куря,
Только шепотом с бойцами,
Только дело говоря.
Прямо к фрицам в тыл глубокий
Через заросли осоки,
Сквозь бурьян и бурелом
Он прошел с друзьями вместе,
Чтоб фашиста взять на месте
И доставить в штаб живьем.
Все, что он в пути увидит
И на что в пути ни выйдет:
На обоз ли, на блиндаж,
На фашистский взвод пехотный,
На расчет ли минометный, —
Все возьмет на карандаш.
Вот он выполнил заданье,
Не успел передохнуть,
И опять часы вниманья —
Он идет в обратный путь.
Неслышней летучей мыши
(Даже, может быть, потише),
Шаг за шагом, не спеша,
Легких троп не выбирая,
Там, где нужно, – замирая,
Там, где нужно, – не дыша.
1942
Посвящается бессметному подвигу шестнадцати гвардейцев под Сталинградом
Он был еще жив,
Но губы уже почернели.
Он был еще жив,
На бурой от крови шинели.
И танки он видел,
И мертвых товарищей рядом,
И облако дыма,
Стоящее над Сталинградом.
Он ранен смертельно,
Уже не спасти Кочеткова.
Склонись над гвардейцем,
Услышишь последнее слово:
«Нас было шестнадцать,
Потом только пять, только трое,
Но в каждом оставшемся —
Сердце и воля героя».
Чадя и пылая,
Фашистские танки горели.
Три русских солдата
В бою отступать не хотели.
Фашистский танкист
Не знавал еще в жизни такого,
Сквозь щель смотровую
Увидев гвардейца Чиркова.
Он шел из окопа,
Расправив гвардейские плечи,
Гранаты за поясом —
Черному танку навстречу.
Он смертью себя опоясал,
Гранат не жалея,
Он лег под машину,
Но он не упал перед нею!
«Нас было шестнадцать…»
Погасло последнее слово.
И замерли губы
На бледном лице Кочеткова.
И умер шестнадцатый…
Знаменем тело прикроем.
Бессмертная слава
Шестнадцати русским героям!
1942
Здесь, на войне, мы рады каждой строчке
И каждой весточке из милых нам краев.
Дошедших писем мятые листочки
Нам дороги особо в дни боев.
Они хранят тепло родного дома,
Сопутствуя бойцу в его борьбе.
О, чувство зависти! Как нам оно знакомо
Когда письмо приходит не тебе.
Любимая жена моя, Наташа!
От вас известий не было давно,
И, наконец, – письмо. Родное, ваше!
Как много радости мне принесло оно.
О, письма из дому! Мы носим их с собою,
Они напоминают нам в бою:
Будь беспощаднее с врагом на поле боя,
Чтоб враг не истребил твою семью!
Мы были в городе.
Как грозный знак проклятья,
Труп женщины лежал на мостовой.
Растерзанное ситцевое платье,
Застывшая рука над головой.
И я подумал: как же быть такому?
Быть может, кто-нибудь, как я, таких же лет,
Ждет от жены письма, письма из дому
От этой женщины. А писем нет и нет…
Мы были в городе развалин и воронок,
Разграбленного немцами жилья.
Я видел мальчика. Лет четырех ребенок.
Он был убит. И сына вспомнил я.
И я подумал: как же быть такому?
Быть может, кто-нибудь на фронте ждет сейчас
Каракуль детских – весточку из дома
И детский незатейливый рассказ…
Мой верный друг, товарищ мой надежный!
Мы на войне. Идет жестокий бой
За каждый дом, за каждый столб дорожный,
За то, чтоб мы увиделись с тобой!
1942
К учреждению орденов Суворова, Кутузова и Александра Невского
Пусть первый орден носит тот,
Кто, как Суворов, в наступленье
Своих солдат ведет вперед,
В бою не зная пораженья.
Второй пусть орден носит тот,
Кто по-кутузовски в сраженье
Свой ясный ум и свой расчет
Вложил в железное решенье.
Пусть третий орден носит тот,
Кто славы Невского достоин,
Кто любит Русь и свой народ,
Как полководец и как воин.
1942
– Вторую зиму мы воюем вместе.
Твои дела почетны и просты.
И меткий глаз твой всей стране известен.
Скажи, боец, откуда родом ты?
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу