Владимир Карпов: Не мечом единым

— Ну сколько мы будем говорить об одном и том же! Когда приучим парня к порядку? Опять здесь черт ногу сломит!

Иван Петрович говорил «мы», но жена понимала — упрек в ее адрес. Сейчас Иван Петрович скажет: «Сотни солдат — чужих детей — научили убирать за собой, а своего сына не можем!»

Надежде Михайловне было ясно, почему вызывали гнев эти мелочи: целыми днями, месяцами, да что месяцами, всю жизнь Иван Петрович поддерживал порядок в казармах и служебных помещениях, это было одной из постоянных его забот, и, конечно же, при плохом настроении малейший беспорядок на него действовал раздражающе.

— В цирке медведя научили ездить на мотоцикле, а мы человека не можем заставить своевременно убирать постель, одежду, поливать цветы…

Надежда Михайловна молчала, не перечила. Она думала: «Что же у тебя случилось на работе?»

Пошумев еще недолго, Иван Петрович сел за стол и молча, не ощущая вкуса пищи, стал есть. «Нехорошо поступил, нашумел, наговорил упреков. А чем она виновата? — думал Иван Петрович. — Тоже весь день была на работе, устала…»

А жена между тем не осуждала его, знала: у мужа потрепаны нервы, служба у него складывалась нелегко, всегда в дальних гарнизонах, на трудных должностях: замполит батальона, парторг полка, сейчас вот заместитель командира полка по политической части.

Надежда Михайловна любила своего мужа, она знала, Иван чистый и честный человек. Немного мягковат, но разве это порок? Всюду, где служил Колыбельников, уважали его за неторопливую рассудительность и добросердечное отношение к людям. Кроме службы было у Ивана Петровича увлечение — он был заядлый книголюб. Все свободное время просиживал за книгами. Когда ему предлагали съездить на охоту или поиграть в преферанс, Иван Петрович уклонялся от такого времяпрепровождения, уходил в свой крошечный домашний кабинет и здесь, среди книг, этих молчаливых своих собеседников, отдыхал, восхищался человеческой мудростью.

Колыбельникову было сорок лет, но от сидячей работы он стал полнеть. Надвигающуюся полноту прятал одеждой, сшитой у хороших портных. На службу приходил Колыбельников к девяти часам утра, но уходил поздно: комсомольские и партийные собрания в подразделениях проводились после окончания занятий, бывать на них Ивану Петровичу полагалось по долгу службы, и сам он считал это обязательным.

Иван Петрович допил чай, отодвинул чашку, но не поднялся, не ушел в свою книжную каморку. Жена понимала — совесть его мучает за недавнюю вспышку, надо помочь ему избавиться от этой тяжести, хватит служебных неполадок, да и их, если это не секрет, хорошо бы распутать вместе, как бывало прежде много раз.

— Чем ты, Ванечка, озабочен? — без долгой дипломатии спросила жена, погладив его по седеющим волосам.

У Колыбельникова сразу стало легче на сердце: «Не обиделась».

— Прости меня, пожалуйста, я нехорошо говорил, брюзжал, как… как… старый хрыч.

Надежда Михайловна рассмеялась:

— Признание вины облегчает наказание. Ладно, не переживай, пустяки. Что у тебя на работе стряслось?

Иван Петрович обрадовался этому вопросу, он чувствовал потребность поделиться мыслями, посоветоваться, и стал охотно рассказывать:

— Понимаешь, поэт объявился у нас в полку.

Жена искренне удивилась не тому, что в полку обнаружился стихотворец, а совсем неожиданной и не соответствующей случаю реакции мужа. По ее мнению, Иван должен обрадоваться, он же любит литературу.

— Поэт? — спросила она. — Ну и что же в этом плохого?

— Видишь ли, стихи он пишет нездоровые. Я бы даже сказал, инфекционно–больные.

— Чем?

— Модной болезнью века: скепсисом, нигилизмом, инфантильностью.

— И далеко это зашло? У тебя будут неприятности? — Жену уже волновало, как это отразится на их семье: не хотелось, чтобы мужа ругало начальство, чтобы в доме создалась гнетущая обстановка, невольно, появляющаяся при таких неблагоприятных обстоятельствах.

— Пока никаких серьезных последствий, — размышляя, говорил Иван Петрович. — Хватились мы как будто своевременно. Можно было бы и раньше, но комсорг молодой, сержант срочной службы. Замполит роты болен. У командира роты и взводного, видно, других забот хватает. Замполит Зубарев вообще ничего не видит, вроде куриная слепота у него! Не обратили на это внимания. Самое неприятное, что я и сам не знаю, как поступить, как бороться с этим явлением.

— А стихи интересные? Может, талантливый парень?

— Ну вот, и ты с позиций комсорга Дементьева — талантливый, с большим будущим! Талант, дорогая моя, штука сложная, может и великую пользу принести, и большой вред — смотря на что его направишь.