Игорь Гергенрёдер - Комбинации против Хода Истории[сборник повестей]

Сизорину впечаталось в ум неизвестное выражение — «михрютку украсть», — отнесённое, как он догадался, к часовому.

— При мне наган, а нужен твой винт! — человек поглаживает винтовку.

— И… чего?..

— Сними шапку, крестись! Будем надеяться.

Незнакомец отступил в темноту, и там вдруг страшно завыла собака. Сизорин оторопев присел на корточки. Невероятно тоскливый, душераздирающий вой, точно кто–то трогает сердце когтистой ледяной лапой.

— Цыц! Зар–рраза! — крикнул часовой от конюшни.

Вой сменился лаем, взвился вновь. Красноармеец приближается матерясь. Сизорин, скорчившись, смотрит в чуть приотворённую дверь.

— Пшла–аа!! — рявкнул часовой, затопал ногами.

Тишина. Он высморкался на землю, сплюнул, повернулся. Не отошёл пяти шагов, как вой с бесконечно горестной, мертвящей силой стал ввинчиваться в уши. Приоткрылась дверь избы.

— Стрели ты её! Спать нельзя!

— Она в овине! — огрызнулся часовой. — Я туда заходить не могу — пост покидать. Пусть ротный скажет.

Вой не утихал. Минуты через две из избы крикнули:

— Ротный сказал — пальни!

Часовой шагнул к овину, щёлкнул затвор. Сизорин, отпрянув от входа, упал навзничь. Стегнул выстрел, в лицо отлетела щепка, отбитая пулей от косяка. Короткое, смертельно–унылое завывание — вспышка, грохнуло; овин наполнился пороховой гарью.

Сизорин ощутил на лице хваткие пальцы.

— Задело, што ль?

— Не-е… — парень приподнялся, сел.

Незнакомец прошептал в ухо:

— Теперь они или выскочат, или решат: второй выстрел тоже по собаке…

Сизорину в дверную щель смутно видно лежащее на земле тело часового. Стянул шапку, стал молить о чуде Святого Серафима Саровского… Обрекающе стукнет, распахнувшись, избяная дверь, хищно резнут голоса, клацнут затворы…

Спутник неслышно скользнул из овина. Одолевая страх, сгибаясь до земли, Сизорин заспешил следом, сторожко, с вытаращенными глазами, на носках обежал лежащего. Его рука согнута в локте, будто бы прикрывая голову. Приторно–вяжуще, позывая на рвоту, пахнет кровью.

На всех лошадей места в конюшне не хватило, несколько привязаны снаружи. Покрытые потниками, опускают морды в кормушку, хрумкают сено.

— М-ммм… — дрожливо и больно от нетерпения замычал Сизорин, видя, что его товарищ вкладывает коню удила. Бежать, сломя голову бежать!

— Дурак! Пешие не уйдём, лесов нет, — полоснул яростный шёпот.

Минуты ползли терзающе, точно их, как верёвку, протаскивали сквозь сердце. Человек обронил как–то буднично:

— Без седла сможешь? — и вдруг прошипел: — Винт подбери!

Парень схватил винтовку убитого. Через миг дверь избы заскрипела. Луна задёрнута облаками, оживающий порывами ветер будто сгущает сырую студёную мглу. В темноте обозначилась фигура на крыльце. Оба присели за лошадью. Журчит струя, троекратно разносится протяжный громкий звук.

Фигура удовлетворённо крякнула, нырнула в избу.

— Это ротный был, — сказал незнакомец, когда они шагом, чтобы не услышали в избе, проехали двор, огород и оказались на выгоне.

— Почём знаешь?

— Любой другой усёк бы: чегой–то часовой на его пердёж шуткой не отозвался? А ротный знает: с ним шутить не посмеют.

Сизорин, восхищённый новым приятелем, спросил, кто ж эдак называет: «михрютка»? «винт»? Тот ответил: воры.

— Так ты… не вор ли?

— Переверни шестёрку кверх ногами! — загадочно, совсем сбив с толку солдата, сказал спутник.

Днём добрались до своих. Белые грузились в эшелоны — было приказано до подхода противника отбыть на Самару. Ротный командир, наспех выслушав Сизорина, бросил его товарищу:

— Езжай! Там разберёмся.

Уселись в теплушке на солому среди однополчан Сизорина. Его спутник — неказисто–худощёкий, в телогрейке, в заношенном пиджачишке, в кроличьей шапке — выглядит примелькавшимся мужиком, каких миллионы: разве что разжился, по случаю, хромовыми сапогами.

Себя он назвал:

— Ромеев, Володя.

Он уже знает, что Сизорин работал на пороховом заводе в Иващенково подносчиком материалов, в Народную Армию вступил потому, что красные расстреляли отца — старого мастера: подбивал–де к забастовке…

Вскоре после Октябрьского переворота большевики «посадили на голод» весь заводской поселок Иващенково. Рабочим было предписано трудиться по двенадцать часов в сутки — за полтора фунта хлеба. Этого и одному — чтоб чуть живу быть, а семье? Собралась сходка — тысячи голодных, замученных: «Бастовать надо, товарищи!» А по товарищам, по безоружной толпе — товарищи комиссары из пулемётов…