Владимир Некрасов - На крыльях победы

Пока еще есть инерция, разворачиваю самолет вправо, нарушаю все правила и ухожу на свою стоянку. В это время «Ил-2», догнав меня, идет со мной плоскость в плоскость. Но вот и моя стоянка. Машина замирает на ней, а «горбатый» идет дальше. Пот крупными каплями бежит по моему лицу. Опасность миновала.

В изнеможении сижу в кабине и не двигаюсь. Со всех сторон бегут люди. Ревя сиреной, их обгоняет санитарная машина. Чтобы успокоить товарищей, я торопливо расстегиваю ремни и выскакиваю на плоскость, но тут же острая боль пронизывает правую ногу, и я падаю. «Неужели перебита нога и все кончено?» С трудом сажусь на плоскости рядом с пробоиной. Только сейчас вижу, что правого бака вообще нет в самолете, он выбит вражеским снарядом. А я на него переключал мотор!

У самолета визжит тормозами санитарная машина. С ее подножки спрыгивает командир полка и спрашивает у меня.

— На чем вы прилетели? На этом решете?

Самолет действительно был как решето — весь зиял пробоинами от мотора до хвоста. Командир подошел ближе и заботливо спросил:

— Сам-то как?

— Да вот что-то нога… — как можно спокойнее сказал я.

Тут меня подхватили крепкие руки подбежавших товарищей и понесли к машине. Через минуту с меня сняли сапоги, а в ноге обнаружили осколок, засевший ниже щиколотки. Молодая медсестра Маша сказала:

— Сейчас мы его удалим!

На ее лице появилось подчеркнутое выражение cocpeдоточенности и озабоченности, как это всегда бывает у молодых специалистов. В этот момент ко мне подошел Армашов. Я сказал ему:

— Товарищ командир, там очень жарко. Помочь бы надо нашим.

— Уже послана помощь, — ответил он и стал наблюдать за Машей, которая все еще возилась с осколком,

Лицо ее покраснело и покрылось бисеринками пота. С каждой минутой Маша чувствовала себя все более беспомощной. Ее пинцет не мог справиться с глубоко засевшим осколком и все время срывался. Механики, летчики — все молча наблюдали за ней. Вдруг Армашов сказал одному из техников:

— Руднев, плоскогубцы!

Я никак не думал, что эти слова могут иметь отношение ко мне. Однако через несколько секунд «батя» присел около меня с плоскогубцами и, захватив осколок, резким движением выдернул его из ноги. Боль была такая стремительная, что я и вскрикнуть не успел. А «батя» с видом заправского хирурга сказал ошеломленной Маше:

— Сделайте перевязку!

Затем взялись за мою руку. Сняв с меня рубаху, Маша осмотрела рану и коротко сказала:

— И здесь плохо. — И, наскоро перевязав, приказала: — В машину!

Поддерживаемый товарищами, я забрался на сиденье и услышал, как Маша говорила командиру:

— Ранение мягких тканей.

Меня доставили в лазарет полка, где зашили рану на руке и перебинтовали ногу. Врач предупредил, что нога будет болеть долго, хотя кость задета немного. Утешение слабое! Мне же хотелось летать, сражаться, громить врага. Несмотря на попытки врача уложить меня в постель, я настоял на своем и вернулся на аэродром, чтобы узнать, как закончился бой, скоро ли отремонтируют мой самолет.

Всю дорогу я думал о наших пятерых летчиках, которые сражались против двенадцати фашистских асов. Чем закончилась эта неравная схватка? Неужели подбит кто-нибудь еще, кроме меня? В машине я ехал рядом с Машей — она возвращалась на свое дежурство на аэродроме. Медсестра о чем-то расспрашивала меня, но я отвечал рассеянно. У аэродрома я распрощался с Машей:

— Спасибо за помощь. Приходите вечером на танцы!

— Сейчас вы танцор плохой, а позднее посмотрим, — сказала она с лукавой улыбкой.

Я направился к своему самолету, около которого стояла группа людей. Первым меня встретил инженер полка, па мой вопрос о товарищах он ответил:

— Из боя вернулись все в целости. Только твоему братишке в хвост фрицы два снаряда вогнали. Но мы уже залатали. А вот у твоего самолета ранения посерьезнее — долго придется с ним повозиться, прежде чем он снова поднимется в воздух.

Теперь я сам мог внимательно осмотреть свою машину. Неприглядная картина предстала моим глазам. Разбит передний лонжерон, плоскость превращена в решето, правый борт фюзеляжа изорван, бак вырван. В общем, машина направлялась в авиамастерскую.

Настроение у меня упало, и даже как-то сильнее заболели раны. Значит, летать мне не скоро. Я заковылял от машины. Меня встретили товарищи, только что вернувшиеся из боя, и я узнал подробности того, как был подбит.

Панов, виновато улыбаясь, сказал:

— Я увидел, как к тебе пристроился фриц, и бросился на него, но чуть-чуть опоздал. Он уже успел продырявить твою плоскость. А потом я продырявил его самого.