Сергей Лойко - Аэропорт

Сепар промолчал, закрыв глаза, превозмогая боль.

— Зрозумiло, — сказал Степан. Подумал и сменил допрос на простой разговор. — Дружину, дiтей маеш? [94] — Понятно. Жена, дети есть?

— Двое детей. Мальчики, пять и семь лет. Жена. Вероника. Ника.

— Ты мой полный тезка, выходит. У мене, Степан, теж дружина Ника, i звати мене Степан, а ось дiтей поки що нема. [95] — У меня, Степан, тоже жена Ника, и зовут меня Степан, а вот детей пока нет.

— Повезло тебе, — попытался улыбнуться русский офицер.

— Це точно. Що ще скажеш? [96] — Это точно. Что еще скажешь?

— Ребята, вам уходить надо. Завтра вам всем здесь пи...да. Последний день. Уходите сегодня до утра.

— Дякую. Ще що? [97] — Спасибо. Что еще?

— Мне бы жене позвонить. Попрощаться.

— Телефон в тебе де? [98] — Телефон у тебя где?

— На задание не берем. Там много чего забито, сам понимаешь.

— Понiмаеш, коли винiмаеш, — сказал Бандер. Стояла мертвая тишина. — Опробуемо з мого. Тiльки тут сигнал х...вий. Хiба що на взльотцi. Там тебе свої ж пристрелять. З СВД. [99] — Понимаешь, когда вынимаешь. Попробуй с моего. Только здесь сигнал х...вый. Разве что на взлетке. Там тебя свои же пристрелят. Из СВД.

— У меня есть выбор? — застонал сепар. — Но мне туда не доползти.

— Доведеться допомогти заради такої справи. [100] — Придется помочь ради такого дела.

Бандер велел бойцам принести единственную сохранившуюся багажную тележку.

Принесли, выставили за окно, положили на нее сепара, задом в тележку.

— Ты чего, Степан, из‑за этого козла рисковать людями будешь? Да он нас всех чуть на тот свет не отправил, пидарас! — тихо, но злобно высказал, похоже, общую точку зрения Салам.

— Нi, не буду, — громко ответил Степан. — Сам пiду. [101] — Нет, не буду. Сам пойду.

Все стояли молча, не двигаясь, пока Степан не скомандовал набросать дымовых шашек. Зажгли, кинули вперед четыре. Степан осторожно покатил сепара по взлетке к концу второго рукава. Там они остановились. Степан достал мобильник. Две палочки. Пойдет. Сам лег на бетон возле тележки.

— Сам набереш, чи менi набрати? [102] — Сам наберешь, или мне набрать? — спросил он.

— Сам, как набирать? Таганрог надо.

— Плюс сiм, код мiста i телефон. Давай швидше, поки не помiтили. [103] — Плюс семь, код города и телефон. Давай быстрее, пока не заметили.

Дым начинало уносить вперед, к церкви. Бандер приготовил еще пару шашек. Протянул сепару телефон.

Тот взял телефон левой рукой, непослушным большим пальцем набрал номер, поднес телефон к уху.

— Ника, привет!

— Степочка, ну наконец‑то! — отозвалась Ника. — Только младшего из садика привела. Какая у вас в Ростове погода? У нас серо и без снега.

— У нас тоже. Как ребятки?

— Все хорошо. Санька «пятерку» по чтению принес. Ходит гордый. Всем показывает! Что это за номер у тебя?

— У товарища занял. Мой сел.

— У тебя все в порядке, Степа? Какой‑то голос у тебя не такой. Степа! Ау!

Степан, как мог, сдерживал стоны, отведя подальше трубку.

— Никуль! Поцелуй их от меня! И маме позвони, скажи, что все у меня нормально. Ну, все, мне пора.

— Я люблю тебя, Степочка, приезжай скорей!

— Я тебя тоже очень люблю, — сказал Степан, выронил трубку и замер...

Его тезка Степан подполз к тележке, поднял телефон, пощупал шею русского, кивнул головой, толкнул тележку дальше по взлетке и короткими перебежками добрался до своих.

Вечером по российскому телевидению новости опять начинались репортажем из Красного Камня.

Корреспондент в каске, бронике и с микрофоном стоял на фоне каких‑то развалин. Поодаль стояла багажная тележка с мертвым телом. Позади нее ассистент зажигал дымовую шашку для героического и опасного background.

— Сегодня разведчики ополченцев обнаружили страшную находку на взлетном поле Краснокаменского аэропорта, — начал журналист, срываясь на крик, полный, по задумке, тревоги и трагедии, когда ассистент, наконец, выбежал из задымленного кадра. — В этой тележке тело одного из ополченцев. На теле следы страшных пыток. Когда фашистские каратели, посланные в Аэропорт киевской хунтой, не смогли ничего добиться от пленного героя, они отрезали ему ногу бензопилой и оставили умирать на взлетном поле в страшных мучениях. Сейчас я передаю микрофон майору с позывным «Ламборгини», командиру отряда ополченцев «Ботсвана».

— Мы не забудем, не простим зверств фашистских оккупантов, — тут же запричитал Ламборгини, плюгавый мужичонка лет тридцати, бывший ростовский мойщик машин в придорожном шалмане, а ныне не хрен с горы, а целый «майор вооруженных сил ККНР», брызжа слюной и сверкая золотым зубом в искривленном ненавистью рту. Каска, на пару размеров больше его маленькой узкой головы, затряслась на нем и чуть не слетела. — Фашизм не пройдет! Но пасаран! Кто к нам с мечом придет, как говорится, тот и погибнет.