Сергей Лойко - Аэропорт

— Кому? Киборгам?

— Да нет, парням вашим. Ополченцам вашим и добровольцам.

— Так никто. То есть сами себе поставили. — Воевода перестал смеяться, достал из кармана платок, вытер лоб.

— Все, уважаемый, продолжайте следить за развитием ситуации. Свободен, — и, когда дверь за Воеводой закрылась, добавил: — Как сопля в полете.

Вытирая пот со лба широким оренбургским пуховым кружевным платком, «сопля в полете» на шатающихся ногах волочилась к выходу, причитая себе под нос:

— Так, может, нам совсем не воевать, а сэкономить личный состав, если все можно по телеку разруливать?

Хлопнув за собой дверью дворца, он плюхнулся на заднее сиденье черного «Мерседеса» и заорал на водителя-полковника, как поручик Дуб на бравого солдата Швейка:

— «Ну! Кому сидим? Вези уже на дачу, что ли! Нет, лучше к цыганам в Яр!»

Во дворце МБЧ никакие приказы никогда не отдавались вслух, кроме «подай-принеси», никакие задачи вслух не ставились. Прямой разговор был просто недопустим. Диалог с подчиненными состоял исключительно из междометий, намеков, аллюзий и недомолвок. Настоящим придворным искусством было вовремя и правильно понять, что от вас требуется.

Все хорошо помнили, как чуть не погорел на деле неприкаянного журналиста Гонгадзе бывший президент Украины Кучма.

Непревзойденным мастером кремлевского ньюспика по праву считался покойный премьер Виктор Степанович Держимордин. «Хотели, как лучше, а получилось, как всегда». «Да что тут говорить! Таких уже больше не делают», — вздохнул МБЧ.

МБЧ был слишком мудр, чтобы отдавать приказы и к тому же, Боже упаси, в письменной форме. Последнюю свою подпись бывший подполковник поставил еще в Учреждении, когда принимал кабинет начальника с портретами академика Сахарова на одной стене и Феликса Дзержинского на другой, за что и расписался.

Впоследствии архивисты по тайному приказу пропустили эту уникальную опись имущества сквозь шредер, а обрезки сожгли специальным напалмом точечного применения, — отечественное ноу-хау, гордость отечественной, не уехавшей еще, научной мысли, в одном ряду с таким гениальным изобретением, как полониевый чай, выдвинутый на «нобелевку» по химии...

Царь знал, что, несмотря на незыблемость его положения, любая его подпись несет в себе разной степени ответственность, не говоря уже о неслыханных приказах взрывать дома или сбивать «Боинги». (Как известно, дома взорвали злые кавказцы, а самолет, в худшем случае, сбили «обезьяны с «Буком» из числа диких не подчиняющихся ему ополченцев ККНР.) Но где-то внутри него мелкий бес голосом Милошевича говорил ему, что в этом мире, особенно в Гааге, возможно все.

Маленький Большой Человек не всегда ведь жил во дворце. Мальчиком он обитал (именно обитал, потому что жизнью назвать это было нельзя) в грязном питерском дворе, больше похожем на пустырь, в котором его сверстники, поднимая клубы пыли, день и ночь гоняли в дыр-дыр [68] Дворовый футбол — популярный детский вид спорта в СССР. мячом со шнуровкой, который очень больно попадал в лицо. В детстве МБЧ не был таким спортивным, как сейчас. В футбол вообще играть не умел и не любил, особенно когда его, как самого хилого, ставили на ворота, где ему одинаково не нравилось как ловить мяч, так и уворачиваться от него.

Будущий царь скорее был нелюдимым мальчиком. Сверстники его не замечали из-за его хлипкости и маленького роста. К книгам, универсальном у лекарству от одиночества, он тоже не проникся. Дома книг не было, в библиотеке была очередь. Первую и, похоже, последнюю «серьезную» книгу он прочел классе в восьмом. Называлась она «Щит и меч». Он случайно обнаружил ее в связке макулатуры.

На этом романе для МБЧ, даже несмотря на профессионально-формальное университетское образование, личное знакомство с мировой классикой закончилось. Сначала не было желания, а потом — и времени.

С девяти лет до двенадцати он любил играть в войну сам с собой. Подходил к столу доминошников и у них под ногами среди плевков и подсолнуховой шелухи собирал жженые спички. Когда набиралось больше сотни, он шел в конец пустыря, где была куча с песком, и втыкал спички в песок обгорелыми головками вверх, выстраивая воображаемые взводы, роты и полки «фашистов». МБЧ с детства отличался ярым антифашизмом, что и наложило драматический отпечаток на всю его жизнь, и особенно последние годы, когда фашизм, согласно последней служебной записке, поданной ему в качестве новостей, «совсем края потерял».