Шапи Казиев - Крах тирана

Ширали целые дни проводил у Джума-мечети, прося подаяния у прихожан и прислушиваясь к их разговорам. Вечерами друзья встречались в чайхане на окраине города, обсуждая за скромной трапезой происходящее вокруг. Все говорило о том, что скоро многое тут изменится.

Наутро в городе начался переполох. Мусу-Гаджи не выпустили за ворота. Факиров, дервишей и прочий подозрительный люд согнали с насиженных мест и велели не показываться на улицах. Жителям Дербента под страхом смерти приказали сидеть по домам. Зато всем торговцам было велено открыть свои лавки и торговать, хотя бы себе в убыток, чтобы не лишиться лавок вместе со своими головами. Город наводнили отряды каджаров в запыленных доспехах, на крышах и стенах были расставлены цепи стрелков с большими ружьями.

В Дербент прибывал сам Надир-шах. Сначала в город, сразу через несколько южных ворот, вошли конные и пешие отряды. Затем появилась гвардия в золоченых доспехах. Следом ввезли походные шатры его величества, кухню и прочее дворцовое имущество. Потом появилась артиллерия – упряжки волов и коней тащили тяжелые, оправленные в серебро орудия, а пушки – зарбазаны были навьючены на верблюдов. Когда передовые отряды расположились в городе, заняв его главные места, появилась блистательная свита шаха, окруженная телохранителями.

Султан Дербента, выезжавший встречать повелителя с музыкой и литаврами, торжественно вводил в Дербент священную особу падишаха, в честь которого в цитадели начали салютовать пушки.

За свитой следовали верблюды с паланкинами, в которых под особой охраной везли драгоценный гарем Надир-шаха. Далее шло неисчислимое количество других экипажей, повозок, слуг, рабов и всего прочего, что должно было сопровождать великого падишаха, выступившего в большой военный поход.

Войско Надира насчитывало около ста пятидесяти тысяч воинов, но с шахом была меньшая его часть. Большая осталась в Ширване, ожидая приказа о наступлении.

Надир-шах был невозмутим, и только прижатый к груди драгоценный щит свидетельствовал о том, что Надир уже не верит никому и ничему.

Для Надир-шаха, его двора и гарема был отведен султанский дворец в цитадели, возвышавшейся над Дербентом. Здесь не было той роскоши, к которой успел привыкнуть Надир, но для временной ставки дворец годился. Настоящий дворец в Дербенте шах уже приказал построить, но место для него хотел выбрать сам.

Когда отдохнувший с дороги Надир соизволил дать султану официальную аудиенцию, тот поцеловал ковер у ног падишаха и начал докладывать, как обстоят дела в Дербенте и во всем его беглербегстве. Шах слушал его, сидя на своем походном золотом троне. Слушал как будто рассеянно, полузакрыв глаза. Он слышал одно, но знал другое, о чем ему доносили тайные соглядатаи. Султан продолжал восхвалять свои старания, шах же размышлял о том, как наказать нерадивых чиновников. Они превратили богатый край в обузу для шахской казны, а ведь одна только армия поглощала столько, что сокровища Моголов могли скоро превратиться в мираж.

Рядом с троном лежали кисеты с золотыми монетами – ими шах обычно награждал за важные заслуги. И если бы не имя самого Надира, отчеканенное на них, и не возвеличивающая его надпись, шах легко бы расстался с золотом, чтобы расплавить его и влить в глотку этому соловью, пытавшемуся умилостивить шаха несуществующими заслугами. Впрочем, достаточно было вырвать его лживый язык.

Но в назидание султану повелитель решил начать с других. После недолгого расследования около тридцати чиновников услышали слова Надир-шаха, давно обретшие страшную славу смертного приговора:

– Твоя жизнь не в счет.

Одним отсекли головы, другим вырвали глаза, третьих сбросили с особого места, которое отходило от цитадели короткой высокой стеной и круто обрывалось глубоко вниз.

Чувствуя, что очередь может дойти и до него, султан вызвался помогать палачу, проклиная обманщиков и казнокрадов.

– Налоги, которые ты съел, должны были быть или у того, кто их платит, или в шахской казне. Поделом тебе, собака! – кричал он одному.

– Хлебные места, которые ты продавал, лишили хлеба доблестных воинов! – обличал он другого.

– Или ты забыл, что взятка – смертный грех? – плевал он в бороду третьему.

Обреченные пребывали в ужасе от происходящего и даже не смели просить о пощаде, не говоря уже о том, что выгоду от их прегрешений имел и сам султан. Но их начальник был неутомимо красноречив: