Шапи Казиев - Ахульго

– Еще не время, – ответил Шамиль и поспешил на помощь своим сподвижникам, еще дравшимся за Ахульго.

Когда последние защитники Ахульго были почти окружены, они сделали последний натиск, отбросили нападавших, но и сами потеряли несколько человек. Оставшиеся скрылись в подземных лабиринтах. Кабардинцы не решились их преследовать и только стреляли в темные ямы и бросали туда гранаты.

На Старом Ахульго битва продолжалась. Горцы еще защищали мост, ожесточенно сражаясь и с наседавшими кабардинцами, и с подбиравшимися снизу апшеронцами. В ход шли и ружья, и кинжалы, и камни, и тела самих оборонявшихся. Но ничто уже не могло остановить отряды Граббе. Уцелевшие горцы были оттеснены на Старое Ахульго, а затем оказалось, что еще несколько батальонов прорвалось на гору через перешеек. Хаос битвы усиливали два орудия, поставленные на Новом Ахульго и открывшие огонь по Старому почти в упор.

Шамиль со своими людьми пытался добраться до этих орудий, чтобы сбросить их с горы, но где бы они ни появлялись из подземных лабиринтов, на них тут же бросались солдаты, занявшие уже всю гору. От схватки к схватке у Шамиля оставалось все меньше людей. Среди погибших был и дядя Шамиля Бартихан. Наконец, сопротивление стало и вовсе невозможным, и сподвижники уговаривали Шамиля укрыться в пещере. Но Шамиль отказывался, желая встретить смерть на Ахульго.

– Как же мы потом будем сражаться без имама? – вопрошал Султанбек.

– Выберете другого, – сказал Шамиль, – который будет лучше меня.

– Лучше тебя не будет, – глухо произнес Султанбек.

Шамиль через силу улыбнулся и заговорил, будто прощаясь со своими сподвижниками:

– Мне мнилось, что Аллах дал мне жизнь для возвеличивания и прославления святой веры. Он не раз спасал меня, и это укрепляло во мне веру, что таково мое назначение. Но теперь я вижу, что я только жалкое, беспомощное существо. Я молю Аллаха, чтобы он избавил мою душу от этого никудышного тлена, от этой земной гнили. Святое же дело да возложит всевышний на могучие плечи более сильного, способного и достойного.

Тогда один из мюридов, унцукулец Тагир, упрекнул Шамиля:

– Смерти твоей обрадуются враги и вероотступники наши. Шариат же и ислам от нее не выиграют. Не лучше ли поберечь себя для более богоугодного дела?

Шамиль не отвечал. Тогда Ахбердилав сделал остальным знак, давая понять, что нужно хотя бы даже силой заставить имама покинуть подземелье и спуститься в пещеру. Но Шамиль согласился только тогда, когда был завален вход в келью, где хранилась его библиотека.

Омар-хаджи еще пытался защищать Старое Ахульго. Окруженные горцы засели в развалинах, укрылись в подземных ходах и продолжали сражаться. Битва и здесь распалась на множество ожесточенных рукопашных сражений, когда солдаты хотели поскорее покончить с этим ужасом, а горцы не желали сдаваться.

Милютин потом записал в своем дневнике:

«К двум часам пополудни на обеих вершинах Ахульго развевались наши знамена. Однако дело не совсем еще было кончено. Тут только начинался упорный, одиночный бой, продолжавшийся целую неделю, с 22-го по 29-е число. Каждую саклю, каждую пещеру войска должны были брать оружием. Горцы, несмотря на гибель, ни за что не хотели сдаваться и защищались с исступлением: женщины и дети, с каменьями или кинжалами в руках, бросались на штыки или в отчаянии кидались в пропасть на верную смерть. Трудно изобразить все сцены этого ужасного, фанатического боя: матери своими собственными руками убивала детей, чтобы только не доставались они нашим войскам; целые семейства погибали под развалинами саклей. Некоторые из мюридов, изнемогая от ран, и тут еще хотели дорого продать свою жизнь: отдавая уже оружие, они коварно наносили смерть тому, кто хотел принять его. Неимоверных трудов стоило выгнать неприятеля из пещер, находившихся в отвесном обрыве над берегом Койсу. Приходилось спускать туда солдат на веревках. В плен взято было до 900 человек, большею частью женщин, детей и стариков; и те, несмотря на свое изнурение и раны, еще в плену покушались на самые отчаянные предприятия. Некоторые из них, собрав последние силы свои, выхватывали штыки у часовых и бросались на них, предпочитая смерть унизительному плену. Эти порывы исступления составляли резкую противоположность с твердостью стоическою некоторых других мюридов; плачь и стон детей, страдания физические больных и раненых дополняли печальную сцену.

Пока одни войска осматривали и очищали последние убежища горцев, другие заняты были разрушением взятых укреплений. Некоторые части их, в том числе и Сурхаева башня, были взорваны порохом».