Владимир Дружинин - Знак синей розы

— Так, так, Заботкин, — проговорил он. — От жены ничего нет?

— Нет, товарищ капитан.

— Давно нет известий?

— Да. Два года скоро.

— Ни письма, ни привета?

— Нет.

Вопрос не удивил меня. Многие знали, что я разыскиваю Тоню. Никакой задней мысли в словах Лухманова я тогда не усмотрел. Самое обыкновенное дело — офицер расспрашивает солдата о семье. Я решил, что Лухманову, видно, больше не о чем со мной говорить, и подумал, что надо доложить насчет подземелья. Он предупредил меня.

— Ладненько, — сказал он. — О личных делах потолкуем потом. Вы начали про подземелье какое-то, я вас перебил.

Лухманов выслушал с интересом. Слово «моргенрот» он записал. Я сказал, что одна шпионка будет, возможно, с повязкой, что обе они постараются что-то отыскать в газетах. Я усмехнулся при этом: очень уж случайными, бессвязными выглядели результаты моего посещения усадьбы. Но Лухманов и это все записал.

— Если я хоть чем-нибудь могу быть полезен, — проговорил я, — то очень рад. Можно идти?

— Нет.

— Слушаю.

— Вы пока поживите у нас. Так лучше.

Он провел меня в соседнюю комнату, показал койку, пообещал прислать со связным ужин и вышел, потирая свой больной глаз.

В комнате две койки, стол и огромная вешалка из оленьих рогов. Стены покрыты серой, шероховатой штукатуркой. В углу картина акварелью — корабль с ярко-красным парусом плывет по зеленой воде. Под картиной искривленная рапира для фехтования. Скучная комната. Чахлый садик за окном, весь захламленный какими-то рваными автопокрышками, тюфяками и еще не поймешь чем. Что нужно от меня Лухманову? От кого он прячет меня здесь?

Лягу спать. Черт с ним, с ужином. Но я не заснул. Я лежал и смотрел в потолок. Я силился свести концы с концами. Да, капитан определенно прячет меня. Прячет, точно мне угрожает опасность. Да, если Вихарева действительно приняли за Заботкина, прочитав мою фамилию на кисете, и действительно убили, а теперь тот, кто убил Вихарева, убедился в своей ошибке, то конечно… Странное дело, только что я мысленно спорил с Лухмановым, только что уверял себя и его, что кисет ни при чем и никакого заговора нет и все очень просто, а теперь вот лежу и не нахожу покоя. Лухманов чего-то не договаривает. Он что-то знает.

Что? Что же?

Я ничего не понимаю. Я не только неуклюж, нерасторопен, я еще и глуп.

Лучше всего заснуть, дожить до утра. Но я даже заснуть не умею. Одна догадка нагромождается на другую. И вся эта груда догадок проткнута насквозь одной фразой, точно раскаленной иглой: Вихарев убит. Осколком или вражеской пулей, но убит. Это факт, и с этим ничего нельзя поделать, и никуда от этого не уйти. Это везде написано. Это написано на стене, на тусклой жестяной кружке, на никелированных шарах кровати. И я, быть может, виноват. И если я виноват, то есть только один способ облегчить мою вину. Делать все, что прикажет Лухманов. Помогать Лухманову. Черт подери, как я хочу этого! Выяснить все до конца.

Скорее бы утро.

Я заснул поздно. Разбудил меня связной, принесший завтрак. Он поставил на стол тарелку и хлеб, сообщил, что Лухманов уехал рано, а мне выходить не велел.

— Арест, — сказал я.

— Смехота, — ответил связной с украинским акцентом. — Хлопец спит на койке, кушает наркомовскую норму, поправляется, а говорит: арест.

— Я шучу.

— Ты куда хотел идти?

— До ларька.

— Я схожу.

— Да не стоит.

— Схожу. Что надо тебе?

— Если не затруднит, дорогой, — сказал я, — возьми мне открыток пару.

Открытки он принес через несколько минут. Одну я послал в радиокомитет с просьбой еще раз вызвать по радио Ахмедову Антонину Павловну. Вторую открытку я адресовал в Дербентский порт, тоже с запросом относительно Тони, и только кончил писать, как вошел Лухманов.

Он вошел запыленный, в расстегнутой гимнастерке, сбросил накидку и крикнул:

— Чаю, Петренко!

— Тут еще много, товарищ капитан, — сказал я, пододвигая ему чайник.

— Это вы называете много? Нет, я меньше пяти чашек не пью. Я удивляюсь, как это при Иване Грозном жили без чая. Хотите, с трофейным сахарином? За компанию.

— Спасибо.

Мы выпили.

— Пейте еще, Заботкин.

— Хватит, спасибо.

— Думаете, вредно? Бросьте, чай — великая вещь.

— У вас хорошее настроение сегодня, товарищ капитан, — решился сказать я.

Меня подмывало сказать больше. Подмывало спросить, где был Лухманов, удалось ли что-нибудь еще узнать… Но Лухманов понял мой намек. Он опустил пустую кружку, стукнул донышком и улыбнулся: