Владимир Дружинин - Знак синей розы

— Вы простите меня…

В помещении было холодно, и помощница Дорша куталась в огромную шаль, достававшую ей до пят, но он сам храбро щеголял в морской фуражке и в короткой, очень легкой на вид курточке, словно поклялся не отрекаться — даже внешне — от моряцкого своего звания.

— Я тут, в вашем районе, по одному делу, — сказал Чаушев, — и кстати решил зайти к вам. Не знаете ли вы случайно Марту Ивановну Дорш?

Еще вначале, знакомясь, он сообщил, кто он и откуда, но ни тогда, ни сейчас не мог уловить в глазах Дорша ничего, кроме любопытства.

— Есть такая, — кивнул моряк.

— Родственница ваша?

— Десятая вода на киселе. Двоюродная тетка. Да, знатная родственница. — Он иронически хмыкнул.

— Почему знатная?

— Давайте так, я отпущу людей, и мы поговорим… В сторонке, где никто не мешает.

Чаушев ждал продолжения нервно. Догадки в его мозгу сталкивались и рассыпались. Сдается, моряк не очень высокого мнения о Марте Дорш. Вряд ли они в близких отношениях. Не знает еще, что она умерла.

Потом Михаил устал гадать. Он прижался спиной к трубе, в которой булькала горячая вода, наслаждался теплом.

— Извините, вам некогда, наверно, а я…

— Ничего, — сказал Чаушев.

— Увлекательная у вас профессия. Я мечтал мальчишкой… Потом на археологию потянуло. Мы в Крыму жили, я к раскопкам примазался. Так вот, относительно тетушки…

— Она умерла, — сказал Чаушев.

Нужно ли было выкладывать так скоро? Аверьянов сказал: «Смотри сам, на месте будет виднее». Чаушев не рассуждал, ему просто показалось, что скрывать незачем.

— Да? И давно?

— Недели две.

— Я-то вам едва ли гожусь. Да вас что интересует?

— Именно в связи с ее смертью… По некоторым данным, у нее были крупные ценности. Одно из двух, информация неверная или…

— Спрятано? Украдено?

— Возможно, — кивнул Чаушев.

— Меня это никогда не трогало, — подхватил моряк. — Может, что-то у нее и осталось от отца. Я ведь не был у нее ни разу. И вообще… Один только раз разговаривал с ней, и то через дверь.

— Через дверь?

— Да, представьте!

— Родственники, — покачал головой Чаушев. — Она что же, не отперла вам?

— Именно нет… Вы смеетесь? Клянусь честью, я не шучу. Дело в том…

— Дмитрий Петрович! — раздалось в коридоре.

— Ну что, дружок? — отозвался Дорш. — Вы извините меня? — Он повернулся к Чаушеву. — Опять у нее не ладится. Девочка мировая, но не привыкла еще.

Чаушев стоял, грелся у трубы, чувствовал, что верит Доршу, и спрашивал себя, как это получается. Везет, что ли, на хороших людей? А вдруг Дорш разыгрывает, сочиняет для отвода глаз?

— Видите ли, — возобновил рассказ Дорш, — я стучал. Крепко стучал, кулаки отбил. История чудацкая. Понимаете, когда я подошел к двери, мне почудилось, там, в квартире, двое, мужчина и женщина. А может, не почудилось… Я столько думал, что теперь теряюсь. Женский голос был, это точно. А когда я начал бахать, все затихло. Какого черта, думаю! Молочу сильнее. Шаркает кто-то. Женщина. Спрашивает: «Кто там?» Тихо, робко. Наверно, напугал я ее: силенки еще были. Говорю: «Я к Марте Ивановне». Не открывает. «Вы кто такой?» Я докладываю: «Дмитрий, двоюродный племянник». Стоит за дверью, слышно, как дышит, не открывает. «Что вам нужно?» Фу ты, целый допрос! Говорю: «Зашел узнать, не требуется ли моя помощь». — «Нет, — отвечает, — не требуется». Тогда я спрашиваю — заело меня: «А вы кто такая?» Слышу: «Я Марта Ивановна. Племянников никаких я не помню, не знаю, ничего мне не нужно». Быстро так отщелкала, потом подышала еще — и шарк, задний ход. Я обалдел. Как же это она не помнит, когда она… Положим, видела-то она меня только маленького. Ну что делать? Поцеловал пробой, как говорится… Теперь для меня что-то брезжит.

— То есть?

— От больших ценностей и заскок. Боялась меня, должно быть. Решила, ограбить собираюсь…

— Число не помните? — спросил Чаушев.

— Сейчас прикинем. Из госпиталя я вышел двадцать второго… День, еще день. — Он загибал пальцы. — Двадцать пятого декабря.

— В котором часу?

— Днем. Часов в одиннадцать.

На другой день Марта Ивановна уехала в Токсово. День спустя в дом угодила бомба.

— Вы, значит, допускаете, — спросил Чаушев, — что у нее были драгоценные вещи?

— Отец у нее дай боже! Первый богач в нашем городке. Иван Дорш, миллионер…

— Иван, а не Иоганн?

— Мать у него русская. Отец — тот из немецких колонистов. Мы все, Дорши, от колонистов. Когда-то имели арийскую кровь, — усмехнулся моряк.

И тут открылась перед Чаушевым страница прошлого. Старая, дореволюционная Каховка, сахарный завод, принадлежащий Ивану Доршу. В конце прошлого века Дорш головокружительно богатеет. Завод свой поручает управляющему, сам становится москвичом, покупает особняк, устраивает пышные рауты. Каховка впитывает слухи об удачливом земляке. Ударился будто бы в путешествия, для чего приобрел яхту. Охотится в Африке на львов, комнаты разукрасил мордами зверей-страшилищ, отравленными копьями и даже привез черную женщину. Готовит ему будто африканские блюда, кладет чертовские снадобья и приворожила. С женой миллионер разошелся: