Кирилл Винокуров - Цветы для поля боя

– Как они? Скоро они поправятся? – тон девушки сменился с командирского на обеспокоенный, даже в чём-то материнский. Хотя она не была близка с этими двумя девушками, она всё равно чувствовала ответственность за них. Хотя бы перед командиром Берном.

– У одной ранение в бедро, кость цела. Марш-броски ей ещё не скоро будут по силам, но в строй она вернётся, – с ленцой в голосе, без особого участия, как бы делая одолжение, говорит санитар. – Вторую выпишут ещё раньше. У неё слегка задето плечо. Их обеих уже заштопали. Пришли бы Вы лучше утром, сейчас от них толка всё равно нет.

Девушку от таких слов чуть не передёрнуло изнутри. Как этот вшивый санитаришка может так говорить? Что значит – нет толка? То, что они спят, ещё не значит, что на них нельзя смотреть и радоваться, что они вообще остались целы и так легко отделались. Однако ефрейтор не показала ни толики своего гнева и продолжала идти за хамоватым юнцом.

Наконец, они оказались у коек Марго и Анны. Их носилки стояли рядом, а сами девушки спали. Лица их были бледными, словно из них выкачали часть жизни. Плащ-палатки, которыми они были укрыты, резко вздымались и опускались под прерывистым дыханием спящих. Девушки держались за руки.

– Ну вот, что я говорил – дрыхнут, как сурки…

– Слушай ты, пинцетник, – Агнесс не могла больше сдерживать злобу, он повернулась к санитару и нависла над ним, сжимая кулаки. – Закрой свой поганый рот и иди к чертям отсюда, пока я не наваляла тебе по первое число! Эти девочки были в такой мясорубке, которую ты себе и представить не можешь, пока ты тут грелся.

– Смотрите, какая грозная тут нашлась. А ну, убирайся вон, время приёма посетителей строго регламентировано. И не думай, что раз ефрейтор, то мною командовать можешь. Надо мной есть начальство и посуровее тебя.

– Что тут за шум? Вы что себе позволяете в лазарете? – со стороны операционной к ним приближалась фигура в длинном халате. Лицо врача было закрыто маской, а на руках всё ещё были окровавленные перчатки. Из операционной тем временем уже выносили прооперированного солдата.

– Да вот, добровольцы побывали в первом бою и зазнались. Приходят, когда захотят, ругаются, угрожают, – мерзкий санитар чуть ли не приплясывал от восторга. Разумеется, врач был старше Агнесс по званию и спокойно мог выдворить её из лазарета, к великой радости своего подчинённого.

– Что Вам понадобилось в лазарете сейчас, ефрейтор? На дворе ночь давно, раненым нужен сон и покой в это время. Если хотите навестить кого-то, приходите завтра после обеда, в приёмные часы.

– Прошу прощения, господин врач, – девушка потупилась, глядя на койки однополчанок. – Я действительно нарушила режим посещения,– тут она подняла голову, её голос стал твёрже. – Но это вовсе не даёт вашим санитарам права язвить и издеваться над положением моих подчинённых. К тому же, Ваш подчинённый сам согласился проводить меня сюда.

– То есть, Вы хотите сказать, что виноват рядовой-санитар Троске?

– Я считаю, что он не проявил уважения к положению моих подчинённых.

– И что в связи с этим?

– Я прошу Вас, как его непосредственного командира, применить к нему…

– Послушайте сюда, ефрейтор. Здесь никто не обязан выказывать уважения к Вашей персоне и персонам Ваших подчинённых. Здесь Вам всегда дадут медицинскую помощь, но не более. Это, во-первых. Во-вторых, Вы нарушили правила режимного военного объекта. По уставу я должен доложить об этом Вашему командиру, но так и быть, в этот раз я не буду этого делать. Можете не благодарить за это. Просто развернитесь и шагайте отсюда в расположение вашей части, и постарайтесь уснуть.

– Так точно, – произнесла она сухим тоном, развернулась по-уставному на сто восемьдесят градусов и пошла прочь из лазарета. Всё внутри неё негодовало и кипело. Разум подсказывал ей, что доктор прав и обошёлся с ней даже мягко, но в душе она была совершенно не согласна с этим решением. Казалось бы, в военном лагере она видела столько несправедливости и дедовщины, но так и не смогла привыкнуть к ней до конца.

У места расположения взвода её встречает Томас. Вид командира придаёт ей немного сил. Она тут же распрямляется из слегка сутулой позы, бодро поднимает голову, и кажется, будто той сцены в лазарете как ни бывало.

– Не спится? – Берн обращается к девушке без уставного тона и обращений по форме. Сейчас они вроде как не солдаты, несмотря на то, что одеты в форму и находятся на линии фронта. Вся эта казарменная уставщина на передовой, даже на третьей линии, пропадает. Здесь начинаются совершенно иные отношения. Эти отношения держаться не столько на том, у кого сколько лычек и звёзд, а на том, кто больше понимает и знает о том, что происходит. Разумеется, тут остаются командиры и подчинённые, но здесь их различия во многом стираются за счёт присутствия рядом неумолимой и беспощадной смерти.