Николай Старинщиков - Очевидец

Как бы то ни было, тряска у матушки всё же прошла, я разобрал кровать, лег и под конец задремал.

Ночью мне снились кошмары. Неизвестный тип в чине полковника принимал меня на службу и говорил, что моей задачей станет сбор колорадского жука – того самого, от которого нет никакого спасения. Потом Волга вышла из берегов и стала затоплять старый город, чего в принципе быть не могло, поскольку старый город стоял высоко над рекой.

Разлепив глаза, я понял, что проснулся в полдевятого. В квартире было пусто, а на столе лежала записка. «Не дури, – значилось в ней. – Подумай о собственной жизни».

Мать не понимала сути дела. Она толкала меня на скамью подсудимых – за отказ от дачи показаний.

Телефонная трубка торчала в своем привычном гнезде, в прихожей. Я взял ее и пошел на кухню. Набрав номер следователя, я стал наезжать на него по поводу неустройства собственной жизни.

Вялов едва оправдывался и даже обещал, что заставит милицию выставить пост возле моих дверей.

– Я заставлю их усилить контроль! – почему-то кричал следователь. – Они у меня попляшут!

– Но я не об этом, – ослабил я вожжи. – Тут появились сведения: какой-то дурачок продает дом Биатлониста – Орлова вчера сболтнула.

– Орлова? Тёща погибшего?

– Блоцкий собирался ехать в изолятор и узнать подробности. Дом Биатлониста расположен за Майской горой – не так ли?

Вялов молчал.

– Все равно я узнаю, – обещал я. – Хотя бы из любопытства.

– Не играй с огнем, – произнес Вялов.

– О воровском притоне печетесь?

– У него не было притона. Он занимался легальным бизнесом…

– Продажей контрацептивов?

– У него три магазина в нашем районе. В банду он, конечно, входил, но теперь это в прошлом – можешь у Блоцкого спросить, его информация.

– Магазины. Коттедж. А где он раньше жил, до коттеджа? – налегал я.

Вялов торопливо назвал адрес, вероятно, надеясь, что я не запомню. Но я запомнил. В детстве ублюдок жил по улице Девятого мая. Просторные кирпичные дома на двух хозяев тут же всплыли в моем сознании. Перед окнами сплошь палисадники, а позади, за домами – земельные участки: у кого сад, у кого погреб, у кого гараж. Номер дома только бы не забыть.

– Вообще-то мне надо сегодня в психушку, – сказал я. – И адрес его мне не нужен. Я просто хотел сказать, что Паша решил намылиться.

– Как это вдруг?! – удивился Вялов, – Как это он может, когда он под стражей?

Следователь словно впервые на свет появился.

– Стоит мне изменить показания, как завтра его оправдают, – ответил я безразличным тоном.

– Не оправдают, – оживился следователь. – Потому что ты не изменишь показания… И не лезь к нему сам!

– Не буду…

Я положил трубку и понял, что сказал неправду.

Выпустив пар, я слегка позавтракал и поехал в больницу Карамзина, расположенную в громадной низине за Старым городом, возле реки. Дорога в один конец заняла у меня часа полтора. Еще столько же пришлось сидеть в ожидании приема, так что в обратном направлении я возвращался после обеда. Потратив полдня, я теперь знал, что психдиспансер – это старое кирпичное здание времен Карамзина, с решетками на окнах, и что я психически здоров и могу служить в правоохранительных органах.

После этого я думал заехать в УВД и доложить о себе – сказать, что пока еще жив и прохожу обследование. Однако, забравшись в автобус, ехать в управление передумал. В центре пересел на другой автобус и через Волгу направился к себе в район – туда, где жила Людмила с грудным ребенком, туда, где меня, по всей видимости, дожидался теперь Петя Обухов.

Однако Петуха дома опять не оказалось, так что я повернул оглобли на Оренбургскую улицу и вскоре уже был на пятом этаже у Людмилы. Меня вновь почему-то к ней тянуло. Может, потому, что предки у нее жили теперь в «Трех богатырях». Я почему-то думал, что Людмила страдает от одиночества, что ее некому утешить. Козюлин Мишка, казалось, подталкивал меня в спину.

Приехал я вовремя: ребенок у Люськи на руках громко плакал, на кухне что-то шипело, а из ванной доносилось урчание стиральной машины.

– Дай мне его, – попросил я.

Отдав мне ребенка на руки, Людмила метнулась на кухню, потом к машине, в то время как Мишкин отпрыск, заходясь, ревел у меня на руках не своим голосом и даже пытался вырваться. На нем теперь был пушистый костюмчик. А на голове, из-под шапочки, выглядывал светлый пушок. Совсем не такой, как у Мишки или Людмилы.

Я не знал, что делать. Просто сидел и смотрел в лицо младенца.