Ладислав Мнячко - Смерть зовется Энгельхен

— Да пошел ты, — огрызнулся кто-то.

И Гришка не стал ругаться, не стал спрашивать, кто это сказал, не бросился на грубияна, не вытряс из него душу. Не ругался, не клял, не грозил. Он сказал тихо:

— Нельзя сдаваться, ребята. Раз больше ничего не остается, мы должны отомстить за Плоштину.

Слова, пустые слова. Отомстить за Плоштину… Что же нам, идти на Германию, захватить первую деревню, согнать вместе всех мужчин, связать им руки, затолкать в несколько домов, полить все бензином — а как же иначе мстить за Плоштину?

Никто ничего не ответил. И Гришка не выдержал.

— Вставай, Володя! Встать, когда с тобой говорит командир!

Не встану. А что он мне сделает? Драться он, что ли со мной будет? Застрелит меня? Пусть.

— Не встану. Можешь стрелять, я все равно не встану.

Гришка только руками развел. Разложение. Конец. Да и ему все стало безразлично.

Где Петер?

Приплелся Петер. Мне не хотелось ничего слышать, но нельзя было не слышать.

— Немцы объявили в городах и деревнях об осадном положении — везде развешали свои плакаты. Сегодня вечером вывесили списки с именами сожженных хуторов. Они грозятся за каждого убитого немца расстрелять десять крестьян из первой попавшейся деревни. На востоке прорвали фронт… Вчера ночью Красной Армией уничтожена немецкая оборонительная линия у Стречно.

Я встал. Подошел ближе. Гришка говорил громко, чтобы слышали все.

— Я распускаю отряд. Каждый может идти, куда хочет. Кто хочет воевать дальше — пожалуйста, кто не хочет, принуждать не стану.

Все сразу окружили его. И Рябой Гришка продолжал:

— Утром здесь будет ягдкоммандо. Кто не хочет трогаться с места, не надо. Кто хочет домой или еще куда-нибудь, сейчас самый крайний срок уходить. Но если есть среди вас такие, которые хотят продолжать борьбу, я должен предупредить вас — партизанская жизнь не будет отныне такой, как прежде. Нам предстоят не бои, а травля. Скорцени вовсе не пугало, как думали многие.

И все же, несмотря ни на что, он умелый командир. И хорошо, что он предоставляет другим право выбора, не стал ни за кого решать. Не было более страшных слов для нас, чем те, которые он сказал: «Распускаю отряд…» Ничем другим нельзя было нас пронять, нельзя было более нас оскорбить, никакие слова не могли так неотвратимо вернуть нас к действительности. Не было других слов, которые позволили бы нам вновь обрести силы, почувствовать что не все еще кончено.

А Гришка продолжал наносить удары.

— Деморализованный партизанский отряд — ничего не стоит. Вы должны были стать ядром отряда; получили самое лучшее оружие, лучших бойцов. Страшно то, что получилось, и всем нам придется за это отвечать. Но не так же! Только не так! Я уже сказал — кто хочет сам лезть в пасть этим зверям, я мешать не стану.

Его речь звучала как боевой сигнал. Все стали собирать брошенное оружие, кто-то щелкнул затвором, это снова был отряд, отряд в боевой готовности.

— Ничего другого я от вас не ожидал. Не будем больше говорить о том, что тут только что происходило. Мне тоже захотелось сесть рядом с вами. Но это было бы на руку немцам.

Да и сила же у этого парня!

— Вы постараетесь навести на свой след карательный отряд, нет нужды объяснять вам, что это означает. Мертвые вы нам не нужны, и мы прощаемся не навсегда, все мы должны встретиться после войны живые и здоровые. Если они настигнут вас, мы пропали. Если вы уведете их, вымотаете их силы, мы выиграем этот бой. От вас теперь зависит судьба всего отряда! Итак — вперед! Я пройду немного с вами.

Петер молча стал спускаться по тропе. За ним остальные. Я шел, как всегда, последним. Шли мы осторожно, дозорные в хвосте отряда, вместе со мной шли еще двое.

Гришка прошел несколько шагов с Петером, потом остановился и дождался меня.

— Плоштина — это еще не все, Володя. Весь Злин провалился, — глухо проговорил Гришка. Он оглянулся, нет ли поблизости Фреда.

— Кубис?

Он кивнул.

— И Василь?

— И Василь.

— А Витиска?

— Нет. О нем ничего неизвестно.

— А Марта? Как попала она в Плоштину?

— С Мартой очень плохо, Володя. Мы доставили ее в безопасное место. У нее бред, большой жар. Она бежала всю ночь. Вместе с Каролом.

— Карол застрелился.

Гришка ничего не сказал на это, только до боли сжал мне руку.

— А не лучше ли сказать Фреду?

— Поступай как знаешь, но я думаю, момент сейчас явно неподходящий. Пожалуй, сейчас говорить не стоит.

— Он, по-моему, догадывается.

— Догадываться — это не все равно, что знать.