Геннадий Казанцев - Страна Лимония

— Я, товарищ майор, еврей, и как гражданин свободной страны по закону имею право исповедовать иудаизм. Для христиан священным символом является крест, для нас — маген Давид. Я два года отслужил в погранвойсках КГБ СССР, имею звание старшего сержанта. Мой наряд задержал двух нарушителей государственной границы, поэтому извольте не «тыкать», товарищ майор, и вести себя, как подобает офицеру!

Стеблов от такой наглости просто плыл. У него уже давно «упали шторки», и старый волк, потеряв остатки самообладания, просто орал:

— Ты у меня ещё в ногах будешь ползать! Я тебя по батарее размажу!

— Только попробуйте, товарищ майор! За последствия отвечать будете сами! Верно мне говорили, что в территориальных органах одни слабаки работают. Вот наш начальник Особого Отдела был настоящим человеком и настоящим офицером, не чета вам! Следовую полосу с нарядами исходил вдоль и поперёк.

— Вон отсюда, недоносок пархатый! — закончил профилактическую беседу майор Стеблов почти в предобморочном состоянии.

Через три дня начальник Управления читал заявление «профилактированного» объекта. Упёртый Илья написал три заявления: в КГБ, прокуратуру и в областную газету. Дело замяли, Стеблову влепили выговор, а Герман тихо радовался, что избежал лиха с этим строптивым студентом. Матёрого опера, порванного в клочья обычным советским студентом, в течение недели перевели в порядке обмена в Узбекистан на повышение. Илье Слониму тоже досталось. Свои же однокурсники, организованные Аркадием, обстоятельно с ним пообщались, после чего бывший иудей-пограничник долго отсутствовал на занятиях. Звезду Давида он всё же спорол, но тут же подал документы на выезд и через месяц был отчислен из института.

Между тем агента «Степана», как в секретных документах именовался Аркадий, всё более и более отдаляли от Германа. Молодой сотрудник понимал, что закордонные операции ему ещё не по зубам, но горечь оставалась. Наконец он не выдержал и впрямую спросил своего начальника, Михаила Ивановича, дадут ли ему ещё работать со «Степаном».

— Гера, забудь, — начал подполковник, — это дело серьёзное, на контроле в Центре, и к тому же ты скоро уезжаешь в командировку.

— Куда? В Лондон?

— В Афганистан, милый, ты же сам просился, или забыл?

— Я-то — нет, но думал, что кадры забыли... Мне же никто ничего не говорил!

— Ну, так слушай сюда. Сразу после Нового года ты убываешь в распоряжение Первого Главного Управления КГБ. Документы уже готовы. Конкурентов у тебя было много: и Геннадий Легостаев, и Вячеслав Затулин, и ещё двое со второго отдела. Я поручился за тебя.

— Спасибо, товарищ полковник. Только вы хотя бы чуток пораньше намекнули... Да, а с квартирой как?

— Что «как»? Как обычно, в порядке живой очереди.

— Михал Иваныч, я ж вам «Степана» нашёл, а нынче вот — на войну собираюсь. Подсобили бы «герою»!

— Отставить паясничать! Тоже мне — герой! Наши сотрудники по три года жильё ждут, а ты — и полутора лет не проработал... Хорошо, не переживай, я поговорю с руководством.

— Спасибо, товарищ полковник!

— Не за что. Только ты это... кончай меня в звании повышать, мне ещё до полковника служить, как медному котелку. Так что готовься, Гера. Тебе там за всё Управление отдуваться придётся. И не зарывайся!

— Понял, товарищ подполковник, начинаю подготовку.

Первым пунктом «подготовки» была встреча в том же составе, что и при чествовании кавалера «Красной Звезды» капитана Дымова. Германа обмывать не стали — плохая примета. Сидели в его кабинете, говорили «за жисть», потом Герман обвинил Генку и Славку в предательстве. Оба «предателя» божились, что никто из них его тропинку к Афганистану не перебегал, мол, это всё козни руководства. Дымов развёл волонтёров и плеснул всем по третьей. Молча пили за погибших, не зная, что первый в их жизни «молчаливый» тост останется с ними на все последующие годы.

Закончилась вечеринка тоже традиционно: первого сражённого алкоголем уложили на пляжный матрас на рабочем столе. Этим «первым» оказался Герман.

В конце декабря ударили морозы. Над городом повисла звенящая мгла. Даже днём было под сорок. От морозов гудели провода. Окна на работе и дома покрылись толстым слоем льда — не обычным красивым узором, а мощной серой наледью. На сибирский мороз N-ские коммунальщики ответили ударным трудом, и температура в помещениях стала выше, чем в обычные зимние дни. Управление КГБ обогревалось по первому разряду. В эти студёные дни старое здание областной Лубянки напоминало баню: из открытых окон служебных кабинетов валил пар. Во внутреннем дворике целыми днями топилась печь: оперсостав наводил порядок в документах, сжигая тонны устаревших справок, черновиков, рапортов и объяснительных. Высокая кирпичная труба, возвышавшаяся на уровне крыши, исторгала чёрные клубы дыма, оседавшего вулканическим пеплом в радиусе ста метров. Городские обыватели, проходя мимо оплота государственной безопасности, чертыхались и делали самые причудливые предположения относительно крепости советской власти, состояния здоровья членов Политбюро и расточительности местных руководителей.