Анатолий Солодов - Красные тюльпаны

— И я так думаю, — одобрил Андрюхин предложение Павлова. — Но только не десять, а двадцать. Остальные группы прочешут избы, где ночуют немцы. Да побольше шума и грома, чтоб немцы думали, что нас много.

— Согласен, — одобрительно ответил начальник штаба. — А кто поведет людей к комендатуре?

— Я, — ответил Андрюхин. — Тебе приказываю быть со вторым взводом, третьим командует Баутин. Он командир боевой.

Условились они и о сигналах, по которым будут действовать все группы.

Сережка очнулся ночью от холода. Он попытался приподняться, но тут же упал: все его тело пронизала острая боль. Мальчик открыл глаза, но ничего не увидел в темноте. Сережка прислушался: рядом кто-то ворочался, охал.

«Где это я?» — силился понять Сережка и не мог.

Но когда ощупал разбитое лицо и голову, сознание окончательно вернулось к нему. Он вспомнил, как его вытащили из копны, как били в комендатуре. Будто обрывки страшного сна прошли перед глазами и сам допрос, и последние слова гитлеровца: «Завтра утром тебя расстреляют».

Сережку поразила эта фраза, но он не испугался. Страх охватил его, когда подумал: «Не выполнил приказ командира. Не сделал то, что было поручено».

Мучимый этой мыслью, он снова впал в забытье.

Оставив подводы на опушке леса, партизаны тремя группами с разных сторон двинулись на Крапивню. Андрюхин со своими бойцами шел параллельно деревне. Дойдя до середины ее, партизаны свернули и, пригнувшись, редкой цепочкой двинулись в сторону школы. Когда здание стало различимо во тьме, бойцы поползли по-пластунски.

Кирпичный дом был выше других построек, окна темные, занавешенные изнутри, и лишь в одном из окон пробивался лучик света — возможно, там находилось караульное помещение.

Партизаны ползли, не спуская глаз с этого дома, ожидая команды для решительного броска.

Вот Андрюхин встал на колено, махнул рукой, и четыре-партизана кинулись к сараю. Обойдя его с двух сторон, сразу же, навалились на часового, топтавшегося около двери, подмяли его. Затем дали сигнал всей группе.

Партизаны окружили комендатуру, часть из них тихо вошли в дом.

Когда сбили замок, Андрюхин первым вошел в сарай, включил электрический фонарик, пошарил лучом. Светлый круг выхватил из темноты чьи-то незнакомые испуганные лица и вдруг замер — слева от входа на ворохе соломы лежал Сережка.

— Корнилов? Сережа? — Андрюхин наклонился над мальчиком.

Сережка, услышав свое имя, не раскрывая глаз, отозвался стоном.

Андрюхин поднял легкое тело мальчика на руки и вынес его из сарая.

— Где санитар?

— Я здесь, товарищ командир, — отозвалась Шура, подбегая к нему.

— Помоги Сереже, — сказал Андрюхин, передавая мальчика одному из бойцов. — Несите его в дом. Там светлей.

Командир опередил их, вбежал на крыльцо школы. Партизан с Сережкой на руках и Шура вошли следом за ним и услышали, как кто-то коротко доложил Андрюхину:

— Товарищ командир, школа очищена. Два офицера взяты в плен.

— Добро, — отозвался Андрюхин.

Партизан внес Сережку в учительскую, положил на диван и отошел в сторонку, уступив место Шуре.

Девушка присела на край дивана, расстегнула Сережкину рубашку, ощупала его грудь, спину.

Смочив ватный тампон в нашатырном спирте, поднесла к носу мальчика. Сережка вздрогнул, очнулся.

Подошел Андрюхин. Увидев его, Сережка тихо проговорил:

— Я им ничего не сказал, товарищ командир. Честное партизанское.

— Верю, — сказал Андрюхин. — Ты не волнуйся. Помолчи пока, потом доложишь.

Он посмотрел в угол учительской, где стояли связанные немецкие офицеры и, кивнув на них, спросил мальчика:

— Допрашивали тебя они?

Сережка повернул голову, увидел немцев.

— Вон тот, товарищ командир. Он допрашивал и бил меня…

Сережка вдруг задохнулся, закашлялся и повалился на диван.

— Полетайкин, Чувашова, — приказал Андрюхин. — Несите Корнилова к повозке.

Полетайкин поднял Сережку на руки и вынес его из дома. Шура, на ходу застегивая санитарную сумку, поспешила за ним.

Когда Сережку укладывали на сани, в деревне все еще слышались одиночные выстрелы и редкие автоматные очереди, но вскоре и они стихли.

Сережку положили в партизанскую санчасть. Фельдшер Белов осмотрел мальчика, покачал головой.

— Сейчас для него главное — полный покой, — наставлял он Шуру. — Не пускайте к нему никого. Всякие разговоры — лишняя травма.

Но когда ночью Петр Корнилов забежал в санчать проведать братишку, Шура разрешила взглянуть на Сережу, предупредив Петра, чтобы вел себя тихо, не разбудил больного.