Михаил Алексеев - Солдаты

— Так у тебя вчера был день рождения? — удивился Шахаев. — Что же ты молчал?

— А зачем говорить. На войне ведь дни рождения не справляют.

— Да… Восемнадцать, говоришь… — раздумывал Шахаев. — Как же ты, братец мой, умудрился так рано в армию-то попасть?

— Добровольцем.

— А после войны кем бы ты хотел стать? — Шахаеву все больше нравился этот молоденький и прямодушный паренек.

— Мое решение твердое — агрономом! — убежденно заявил Алеша. — Сады буду разводить. У меня все книги Мичурина дома имеются. Видал, сколько садов немцы уничтожили — страсть одна! Вот я и буду разводить.

Беседу Шахаева с Мальцевым прервал возвратившийся от генерала лейтенант Марченко.

— Федя! — ласково позвал Забарова командир роты. — Есть одно интересное заданьице. Хочу поручить его тебе.

Плотно сжатые большие губы Забарова шевельнулись, но глаза остались прежними — угрюмоватые и сосредоточенные. Он коротко спросил лейтенанта:

— Какое?

Марченко объяснил.

— Сможете?

— Да уж как-нибудь. Только к начальнику разведки схожу, посоветуюсь с ним.

— Что ж, сходи. Желаю успеха, Федя, — протянул Забарову тонкую руку лейтенант. — Может быть, ребятам поднести по одной… для храбрости?

— Не надо, — отрубил Забаров и, темнея в лице, добавил: — Не нужна мне такая храбрость.

Стоявший неподалеку Ванин, услышав слова старшины, сокрушенно вздохнул.

— Шахаев! — позвал Забаров старшего сержанта. — Пойдем со мной к майору Васильеву.

— Сейчас, товарищ старшина! — отозвался Шахаев и стал подниматься с земли. — До свиданья, дружок, — сказал он Алеше. — Мы еще не раз поговорим с тобой о жизни. А разведчик из тебя обязательно получится, и в общем неплохой. — Шахаеву хотелось сказать что-нибудь доброе, хорошее этому славному юноше, но на войне трудно подбирать нежные слова. Похлопав Мальцева по плечу, парторг повторил: — Сенька не нрав. Ты станешь хорошим разведчиком, Алеша, — и быстро пошел к Забарову.

Наступила ночь. Разведчики отдыхали. Но Ванину сегодня не спалось. Он подошел к Акиму и, увидев, что тот тоже не спит, стал донимать его разговорами.

— А здорово ты, друже, немцев-то напугал, — заговорил он, присаживаясь рядом. — Всю дорогу у них только и разговор был про тебя, — вдохновенно врал Сенька. — Сильно, говорят, этот очкастый руссиш зольдат бьет в морду. Вот какие отзывы о тебе я слышал, Аким! И знаешь, рассказывают с удовольствием, черти! Даже, можно сказать, с уважением к тебе. «Ах какой суровый этот руссиш зольдат!..» А этот «зольдат» до сих пор тележного скрипа боялся, по голове бандюг гладил, этакий добрый паинька!.. А сейчас начал помаленьку исправляться. Там, в пехотном окопе, здорово ковырнул фашиста. А в ту ночь с этими обозниками, прямо тебе скажу, ты был молодец, Аким!

Аким слушал Сеньку рассеянно, вяло и так же вяло ответил:

— Не удержался. А не следовало бы горячиться.

— Не удержался. Не следовало бы! — передразнил Ванин. — Опять ты за свое! Да ты видишь, как они о тебе сразу заговорили, когда ты их только попугал. А дал бы ты им по роже не один, а разков пяток, они бы просто с восхищением о тебе сказали. Знаю я их!

— Меня вовсе не интересует, что они обо мне говорили, — все так же равнодушно ответил Аким, проверяя рацию, которую вручил ему командир, — старая специальность связиста пригодилась разведчику.

— Они, можно сказать, в восторге! — гнул свою линию Семен. — А ты — «не следовало бы». Эх, нюня! — Ванин от чистого сердца сплюнул. — Да они, поганые твари, видал, что с нашими людьми делают?

— Ну, видел. Что ты, собственно, пристал ко мне? Подумаешь, геройство — пленных бить. В бою — другое дело.

— Везде их надо бить! — убежденно сказал Ванин.

Друзья не договорили: их позвал к себе Шахаев, вернувшийся вместе с Забаровым от майора Васильева.

Незадолго до рассвета тронулись в путь, к кургану, который темной громадиной вырисовывался на побледневшем горизонте. Оттуда изредка доносились пулеметные очереди, раздавались сонные ружейные хлопки. Разведчики пробирались неглубокой балкой, она тонула в пепельно-серой прохладной дымке. Пахло росой, чернобылом, подсолнухами и еще чем-то необъяснимо милым и сладким, что рождает степная зорька. Ноздри бойца широко раздувались, жадно захватывая этот настоянный на разнотравье запах. Шли, как всегда, гуськом, след в след, тихо и настороженно.

— До кургана недалеко, — предупредил Забаров, остановившись и вглядываясь в предутреннюю муть.

С каждой минутой очертания кургана выступали все явственнее, стрельба становилась отчетливей, но немцы стреляли по-прежнему редко. Их пулемет стоял на самой вершине холма. Изредка он выпускал в темноту длинные светящиеся строчки трассирующих пуль.