Михаил Алексеев - Солдаты

Пинчук с видимой неохотой уходил из хаты. Он надеялся, что командир роты поинтересуется, как у него, старшины, обстоят дела, что его волнует и прочее. Но ничего этого не случилось. Кровно обиженный, Пинчук все же проговорил:

— Время, мабуть, у него нэмае.

Встретив Акима на улице, старшина холодно передал приказание:

— Командир вызывав.

Аким удивленно посмотрел на Пинчука, хотел о чем-то спросить, но тот быстро прошел мимо.

— Писарем хочу тебя поставить, — сказал Марченко, когда Аким появился в хате. — Как ты на это?..

Аким внимательно посмотрел на офицера, будто видел его впервые.

— Как же? — повторил Марченко свой вопрос.

— Я бы попросил, товарищ лейтенант, не назначать меня писарем. — Аким еще внимательнее, с каким-то беспокойным любопытством рассматривал командира и только теперь увидел, как был красив их лейтенант. — Не хочу я быть канцеляристом.

— Почему? — Марченко соскочил с подоконника, мягкой походкой старого разведчика приблизился к высокому сутуловатому солдату. — Почему?

— Хочу воевать.

— Воевать всем хочется, — заметил недовольный Марченко. — А мне писарь нужен. — Помолчав, он примирительно спросил: — Кого бы вы могли порекомендовать?

— Не знаю, товарищ лейтенант. Вряд ли кто захочет стать писарем. Особенно сейчас, когда готовится такое…

— Знаю. Ну что ж, идите!

На улице шел дождь. Крупные, как картечины, капли подпрыгивали на дороге, косо резали горькие лопухи. Солнце еще не было закрыто тучами, и оттого дождь казался совсем нестрашным. Не хотелось прятаться от него, бежать под крышу. С востока, описав тысячемильную дугу, шагнул до самого дальнего запада спектр огромной радуги.

Аким остановился посреди улицы и невольно залюбовался ею. Всматриваясь в небо, он различал большие косяки наших бомбардировщиков. Они летели на одном уровне с вершиной радуги, купаясь и поблескивая дюралюминием в ее неповторимом разноцвете. Зрелище это потрясло Акима. Он зачарованно смотрел на радугу, не слышал даже, как подошел к нему Ванин.

— Что ты, Аким, стоишь тут, как татарский мулла?

Аким вздрогнул и оглянулся.

— Ты только посмотри, Семен! — Акиму вдруг захотелось схватить Сеньку на руки и поднять высоко-высоко над своей головой, как, бывало, поднимал он маленьких хлопцев в дни праздничных парадов в Харькове.

— Перестань, Аким, что ты делаешь? — вырвался Ванин.

— Боже мой, как хорошо!.. Какая изумительная игра электричества, воздуха и влаги!.. — воскликнул Аким.

И, не отрывая своего взгляда от полыхавшей радуги, он вдруг стал с увлечением и подробно рассказывать Сеньке, что такое радуга и как образуется спектр. Удивленный Ванин смотрел на разрумянившееся лицо Акима и молчал. Но когда Аким наконец тоже замолчал, Сенька все же заметил:

— Очень даже хорошо. Но зачем все это я должен знать?

— Э, Семен, знать все, решительно все нужно знать! — быстро ответил Аким и с грустной задумчивостью добавил: — Жаль, что это не под силу одному человеку. А знать нужно все, — горячо повторил он и вдруг вспомнил: — Когда мы были в генеральском блиндаже, я видел там много-много книг. И среди них — какая бы ты думал? Астрономия! Зачем бы генералу астрономия? А вот изучает человек. Эх, Семен, какая это могучая сила — знание!..

— Что говорить, — согласился с ним Ванин. — А зачем это тебя лейтенант вызывал?

Сенька знал, что Аким был у командира, и это его беспокоило.

— Ну скажи, Аким, что тебе говорил наш лейтенант?

— Писарем меня хочет сделать.

— И ты согласился?

Аким улыбнулся.

— А почему бы и нет?

— Да ты, я вижу, совсем свихнулся!

— Почему же, нисколько. Местечко теплое, не пыльное. Сверху не капает. Помнишь, ты и сам мне говорил, что писарь из меня выйдет в самый раз, мол-де, и почерк у меня недурной, и в грамматике я силен. Вот я и послушался твоего совета.

— Так я же шутил! — в отчаянии воскликнул Сенька.

— А ты не шути в другой раз.

— Нет, Аким, ты врешь. Быть канцелярской крысой старому разведчику — это же безумство!

— «Безумству храбрых поем мы славу!»

— Какая же тут, к черту, храбрость — в писаря!

— А наградные листы кто на тебя будет составлять?

— Найдутся и без тебя составители. Нет, если ты только уйдешь в писаря, переметнусь к «катюшникам», вот провалиться мне на этом месте!

В юношески взволнованном, звонком и порывистом голосе Сеньки было столько искренней и чистой преданности, что Аким невольно ощутил к нему прилив братской нежности.