Михаил Алексеев - Солдаты

Откуда-то сверху доносились резкие орудийные выстрелы и вслед за ними, почти в ту же секунду, раздавались звуки взрывов. Но самой батареи не было видно. Ее застилало медленно и величаво плывшее по ущелью, разорванное острой грудью горы белое облако. Другое облако, поменьше, сиротливо плутало меж скал, не находя выхода. Внизу в зеленой и узкой долине паслись косматые яки. При каждом выстреле они вздрагивали и удивленно поднимали вверх тупые морды, тревожно мыча; некоторые бежали к стыну [52] Стын — деревянное помещение с несколькими изгородями, жилье пастухов и место дойки скота. , прилепившемуся на склоне горы.

— Забраться с пушками выше облаков! Снилось ли это вам, господин лейтенант, вам, бывшему офицеру горнострелкового полка?! — продолжал Мукершану, снова переводя взгляд на побледневшего боярина. — А вы знаете, кто командует этой советской батареей? Парень, совсем молодой парень, ваш, наверное, ровесник. Я вчера познакомился с ним. Славный малый. Его зовут Гунько. Офицеры из нашего корпуса, артиллеристы, не верили, что Гунько поднимется со своей батареей на эту вершину. И знаете, что ответил он им на это? Он сказал: «Нам многие иностранцы не верили. Сначала они не верили, что мы построим в своей стране социализм… Мы его построили. Потом не верили, что мы сможем отстоять Сталинград. Мы его отстояли. А как мы там сражались, вам расскажут ваши же соотечественники из кавалерийского корпуса генерала Братеску, когда вернутся из плена на родину. Наконец, нам едва ли верили, что мы придем сюда, вот в эти горы. А мы, как видите, пришли». Представьте себе, господин лейтенант, наши офицеры не нашлись что ответить ему.

Взводный Лодяну слушал Мукершану, чувствуя, как в его груди дрожит, рвется на волю нетерпеливое желание подойти к этому человеку и обнять его. Он знал, что румынских солдат и командиров всегда разделяла невидимая черта скрытой, с трудом сдерживаемой ненависти и неистребимого недоверия: солдаты не любили своих командиров, хотя глубоко прятали это в своих сердцах. Лодяну сейчас было приятно от сознания того, что в отношении к Мукершану это чувство у него и у солдат его взвода заменяется другим — счастливой доверчивостью, горячей симпатией, подлинной привязанностью.

— А вы слышали, господии Мукершану, какое указание дало правительство нашему корпусу? — вдруг спросил Штенберг, обращаясь одновременно и к Мукершану и к Лодяну с очевидной целью одним ударом сразить обоих своих противников. — Не слышали? В таком случае вам следовало бы помолчать…

— О каком правительстве вы говорите? — спросил Мукершану.

— О румынском, разумеется, — молодой боярин оживился: он заметил беспокойство во взгляде Мукершану. — Вам должно быть известно…

— Так какие же распоряжения дало правительство?

Штенберг взял обоих командиров под руки и отвел в сторону.

— Есть строжайшее указание: не допускать общения наших солдат с советскими…

— Это почему же? — удивился Лодяну, которого эта весть, по-видимому, совершенно поразила. Он давно уже облачился в комбинезон советских танкистов и с гордостью носил на своей пилотке красную звезду, подаренную ему Громовым. — Почему? — глухо повторил он.

— Вы наивный человек, Лодяну! — сказал боярин, шевеля усиками.

— Не хотите, чтобы наши солдаты… как это вы говорите… «заразились коммунизмом»? Напрасно надеетесь, господии лейтенант, — возразил Мукершану. — Не знаю, получится ли вот из Лодяну коммунист, но честным румыном он хочет быть. A быть честным — значит жить для румынского народа, который больше всего нуждается в дружбе с русскими. А это ведь и значит — быть вместе с коммунистами! Свет идет с востока. Это сейчас понимают миллионы.

— Стало быть, вы не доверяете нашему правительству?

— Нет. Я не могу верить людям, которые спокойно жили при фашистской диктатуре Антонеску.

— Но они были к ней в оппозиции. И между прочим, вы, как старый подпольщик, это хорошо должны знать! — лейтенант поджал тонкие бледные губы, сощурился.

— Оппозиция Маниу и Братиану, например, ничуть не более как дымовая завеса. Возможно, им не очень нравились немцы, в чем я, впрочем, тоже не уверен. Сейчас же они желали бы продать свою страну другому купцу, что побогаче и, возможно, пожаднее…

— Кого вы имеете в виду?

— Американских капиталистов, конечно. Тех самых, о которых вы, господин лейтенант, прожужжали своим солдатам все уши, захлебываясь от восторга, хотя вам, в ком течет прусская кровь, это не к лицу… Видите, мы уже не такие наивные люди, как вам показалось.