Михаил Алексеев - Солдаты

— Что это у тебя? — спросил тот, заметив в руках бронебойщика небольшой лист.

— «Дивизионка». Чтецом я в своей роте был, — пояснил маленький солдат и выразительно, внятно, как диктант, прочел саперу последнюю сводку Совинформбюро. Вести с Юго-Восточного фронта были неутешительны, и бойцы долго молчали. — Хочу к вам в саперы. Возьмете? — спросил бронебойщик и выжидающе посмотрел в хмурое лицо молчаливого сапера.

Сапер не спеша прожевал мясо, смахнул с губ крошки и отрицательно покачал головой.

— Нет.

— Почему? — удивился маленький боец.

— Ну какой из тебя сапер? Если ты в свое ружье плохо веришь, то саперная лопата и вовсе придется тебе не по нраву. — Солдат помолчал, посмотрел на обиженного красноармейца, и ему вдруг стало его жалко: — А почему ты один?..

— Взвод наш погиб на Дону, — горько сообщил боец, и саперу показалось, что бронебойщик может расплакаться.

— Ну, хорошо, — сказал он, — я поговорю с командиром… Зовут-то тебя как?

— Василий. Вася Пчелинцев.

— Ну, а я — Уваров. Будем, значит, знакомы.

Сенька внимательно выслушал рассказ Уварова.

— Как только не встречаются люди на войне, — сказал он с необычайной для него серьезностью. — Ну и что ж, хороший из Пчелинцева сапер получился?

— Очень даже хороший. А ты что, знал, что ли, его? — вдруг спросил Уваров, заметив какое-то странное выражение лица Сеньки.

— Встречались как-то… — уклончиво проговорил Ванин.

Оба замолчали.

Тут же, на поляне, заботливый Пинчук проверял свои продовольственные запасы. На поясном ремне у него висела фляга. Подошедший Сенька не мог оторвать взгляда от этого грешного сосуда. Пинчук ему погрозил: не время, мол, об этом думать — всему свой черед.

Подсел к Пинчуку и Уваров. Сапер все время присматривался к Петру Тарасовичу. Этот кряжистый полтавчанин с первых минут расположил к себе Уварова. Якову казалось, что Пинчук никогда не может сделать необдуманного шага. Нравилось ему и то, что Петр Тарасович все время покрикивал на отчаянного и легкомысленного, по понятиям Уварова, Сеньку. И Яков никак не мог уразуметь, почему не Пинчук их командир, а молчаливый и как будто даже робкий Шахаев, который, как думалось Уварову, словно боялся своих подчиненных. Вчера Яков даже сказал об этом шагавшему впереди него Пинчуку. Тот остановился, вскинул мохнатые брови.

— Ты ще ничого нэ розумиеш, Уваров. Шахаев — добрый командир, голова в него свитла. С ним не пропадешь. С ним, як и с Забаровым, мы ни разу не возвращались без «языка».

— А с Марченко? — спросил Уваров. — С лейтенантом тоже без «языка» не возвращались?

— Пид Сталинградом — да. А зараз — було дило… — Пинчук немного смутился. Видимо, он решил, что так говорить о прославленном командире не полагается, и поспешил исправить положение: — Но Марченко — теж добрый командир. Храбрийший и вообще.

Тут он запнулся и умолк.

Уваров внимательно смотрел на большие руки Пинчука, заботливо укладывавшие в мешок продукты.

На другой стороне поляны появился Аким. Быстро подошел к Шахаеву, наклонился, о чем-то докладывал. Сенька нетерпеливо посматривал туда, но мешать им не решился: ему показалось, что Аким принес какие-то важные сведения.

Аким в тот день так и не отдохнул. Горячая мечта теребила его сердце. Родное село было отсюда совсем близко — рукой подать. Хотя бы на часок попасть туда… Доложив Шахаеву о результатах разведки, он быстро направился к Сеньке. Решил рассказать ему все, пусть Сенька попросит командира — и будь что будет!..

Когда солнце стало опускаться к горизонту, Шахаев объявил о конце привала. Принесенные Акимом сведения говорили о том, что оставаться здесь разведчики больше не могли, — совсем близко располагались немецкие части, по всей вероятности резервные.

В полнеба стояло красное зарево, окрашивая макушки деревьев. Разведчики шли гуськом, осторожно ступая. Впереди — Шахаев. За ним — Пинчук, затем — Уваров, Ванин и замыкающим — Аким. Запрокинув голову, он сказал:

— Зари горит. Дождь будет.

Семен засмеялся:

— Предсказатель новый объявился! Откуда тебе все известно?

— А вот известно. Ведь как-никак учитель. И тебя, Семен, еще кое-чему могу поучить.

— Чему это? — белые брови Сеньки сдвинулись: он был явно озадачен. — Чему же все-таки ты можешь меня поучить, Аким? Уж не за «языками» ли ходить?

— Зачем же за «языками». Этому ремеслу ты кое-как обучен. А вот математике, например, русскому языку, литературе… Мало ли чему?