Василий Зайцев - За Волгой земли для нас не было. Записки снайпера

В моих руках перископ. Но с новой позиции дзота не видно. Оставляю на месте свою каску и отползаю чуть в сторону. Вот он, вход в блиндаж. Оттуда высунулась и сию же минуту спряталась рыжая голова в офицерской фуражке. Сообщил об этом ребятам. Все три наши пары разместились так, что можно переговариваться. Они обрадовались, замерли в ожидании цели.

Рядом с блиндажом, в траншее, показалась фуражка. Виден краешек фашистской эмблемы. Фуражка постепенно поднимается, уже заметно всю эмблему до козырька.

— Видишь? — спросил я Куликова.

— Вижу.

— Это фашистский снайпер в засаде, придумал дешевую приманку. Фуражка спряталась.

— Передержал, — заметил Куликов.

— Почему на нашем участке появился снайпер? — спросил я. Николай пожал плечами:

— А черт его знает. Видно, решил умереть раньше срока…

— Это все правильно, но ты вчера срезал пулеметчика. В какое место ему влепил?

— В голову, — ответил Николай.

— Этим самым ты бросил их снайперам перчатку. Они твой вызов приняли. По точности попадания тебя узнали. Нужна кукла, похожая на тебя.

Неяркое солнце слегка пригревало плечи, слабый ветерок приятно освежал лицо — последние ласковые денечки уходящей осени…

Наступило время обеда. К блиндажу пробирался согнувшийся солдат. Оружия у него никакого не было, только один котелок мотался в руке. Мы обменялись впечатлениями и решили не трогать солдата — пусть живет, уж очень вид у него затрапезный, жалкий…

Прошло еще минут десять или чуть больше, и тут из-за поворота траншеи показался здоровенный лощеный фашистский офицер. Следом за ним, закинув на плечо винтовку с оптическим прицелом, шел гитлеровский снайпер. Позади снайпера из-за поворота той же мелкой траншеи выходили еще два офицера.

Один за другим прогремели четыре выстрела, и все четыре гитлеровца легли как подкошенные. Брошенная Куликовым перчатка так и осталась неподнятой. Соперника мы отправили в «крестовый батальон».

Проходило время, возле убитых никто не появлялся. Мы было заскучали. И вдруг на наш участок обрушился массированный огонь артиллерии и минометов.

Мы забрались в свои подкопы, сидели и считали, сколько снарядов и мин разорвалось поблизости. Когда мина приближается к земле, ее хвостовое оперение свистит так, что кажется, будто кишки у тебя из живота тянут. Думаешь: «Вот, наверно, моя». А она, глядишь, ударила по другой траншее.

Показались девятки пикировщиков. Видать, важную птицу мы подшибли, коль авиацию вызвали. Одна из бомб угодила в нашу траншею. Изрядно потрепало взрывной волной. Васильченко и я оглохли, Куликов и Морозов отделались легким испугом.

Больше двух часов авиация, артиллерия и минометы долбили наш участок.

Когда все стихло, пришел возмущенный лейтенант Федосов.

— Что это фашисты, как с цепи сорвались, что вы тут наделали?!

От бомбежки и обстрела пострадала и батарея противника около железнодорожного туннеля. Деревянные щиты, что скрывали орудия от наших глаз, разнесло. Орудия стояли «раздетые». Возле них копошились расчеты. Вышли из укрытий и офицеры.

Вот теперь пришла пора поработать нам!

Вскинув на бруствер винтовки, снайперы буквально расправлялись с орудийными расчетами. Первыми выстрелами уложили офицеров. Работавшие возле них солдаты остолбенели, не понимая, в чем дело. Азартный Двояшкин, а за ним и Шайкин заклацали затворами. Еще парочка фашистов ткнулась носом в землю. Только теперь там поняли, в чем дело. Оставшиеся в живых наводчики и заряжающие нырнули в укрытие. Теперь несколько дней не будут появляться возле орудий в светлое время, а ночью, как известно, из орудий можно расстреливать только темноту. Обезвредили мы их основательно.

Вечером, подводя итог дня, я спросил:

— Теперь ясно, почему нельзя было спешить вчера?

— Готовь, главный, новый план, — ответил Николай Куликов.

Солдатское небо над боевыми позициями всегда кажется с овчинку. Постоянно чего-то не хватает: то еды, то боеприпасов, то нет условий для отдыха. Зато вдоволь, хоть отбавляй, опасности. Попросту — гляди в оба, иначе смерть. А если начнется непогодь, считай: дыра в небе открылась именно над твоей головой, и все, что есть на свете мокрого, слякотного, холодного, предназначено для тебя, чтоб ты продрог до мозга костей. И кажешься ты себе тогда огромным неукрываемым великаном.

Но это же чувство в бою имеет и другую, драгоценную, на мой взгляд, сторону. Без него пет и не может быть боеспособного солдата.