Николай Прокудин - Гусарские страсти

Дверь открыла женщина:

— Вам кого?

— М-м. Вашего… мужа, наверное. Это квартира Кирпичиных?

— Не квартира. Это номер общежития.

— Но… Кирпичин Владимир… Он здесь живет?

— Этот гад здесь не живет!

— Простите…

— Этот гад здесь только ночует! Когда ночует! Гад!

— Я, простите, не вовремя?

— Смотря зачем вы…

— Видите ли, я издалека. Приехал на торжественное мероприятие — «Десять лет без войны». Мое имя Никита. Ромашкин.

— А-а-а, слышала о вас, проходите. Но он спит, гад. Будите, если у вас получится. Спальня там.

Никита прошел через «предбанник», служивший кухней, столовой, коридором и прихожей одновременно. В спальню. Ее сотрясал богатырский храп, заглушающий все остальные звуки утренней Москвы из открытого окна. Крупномасштабный Вовка валялся поперек двухъярусной кровати в позе морской звезды. Правая нога в туфле — на полу, левая в носке — на простыне. Целиком никак не помещался Кирпич на обычной кровати для обычного человека. Во всяком случае, не в позе морской звезды. Опухшее багровое лицо. Полуоткрытый булькающий рот. «Пленочные» глаза. И перегарная вонь. Водочку с пивом потреблял, Кирпич ты наш «ершистый»? И еще в каких дозах!

— И часто он так пьет? — Никита спросил с сочувствием к хозяйке и с осуждением хозяина. Чтобы ненароком не подумали, что вот и он тоже… и вообще все мужики сволочи…

— Регулярно. То однокурсники, то академики, то ветераны, то какие-то бандиты. Он ведь еще и руководит этим… как его? Охранным агентством, вот! Рестораны, казино, банки. Не знаю даже, на занятия в Академию он, гад, вообще ходит? Или просто деньги там сует кому надо, чтоб его отмечали в журнале. У-у-у, гад! Храпит, как… как Горилла!

— А гориллы храпят?

— Храпят. И гориллы, и слоны, и бегемоты, и… кирпичи! Детям хотя бы дал заснуть!

Только тут Никита заприметил две мордашки, пацана и пацанки, на втором кроватном ярусе. Они с интересом смотрели на гостя, высовываясь из-под одеяла.

— Брысь! — прикрикнула мамаша, и детишки юркнули в «укрытия», натянув одеяла на головы.

Никита взялся за нос спящего приятеля тремя пальцами и слегка потрепал.

Кирпич чихнул и, не открывая глаз, отмахнулся огромными лапищами, словно отгонял назойливую муху.

— Кирпич! Подъем! Рота подъем! Тревога! — протрубил Никита в полный голос.

Без толку.

— Без толку! — сказала жена Вовки. — Пока не проспится, не проснется.

— О как? По-другому попробуем… — Никита набрал в легкие воздух, но не проорал, а шипящим громким шепотом издал: — Духи! Кирпич, духи! Окружают! Пулемет, Кирпич! Тащи пулемет!

Полковник Кирпичин дернул глазом, приоткрыл щелочку, очумело окинул взглядом комнату и пробормотал:

— Сейчас! Сейчас-сейчас!… Держитесь! Ленту мне! Пулеметчик! Где лента? Лента где?!!

— Ну, вот, — Никита жестом «умыл руки», будто хирург после тяжелой, но успешной операции, — прогресс налицо. Сейчас мы еще… — Он форсировал голос: — По машинам!!! Быстро грузиться!!! Где Кирпичин?! Опять пьян?! Под суд отдам!

— Здесь! Я здесь! — вскинулся полковник Кирп… да никакой не полковник, а взводный Кирпичин.

— Встать! Смирно! — гаркнул Никита.

Крупномасштабный Вовка с усилием сложился пополам и, держась за перила верхней кровати, приподнялся и распрямился во весь двухметровый рост. Разомкнул глаза, хлопнул ресницами, потер ладонью «морду лица». Узнал:

— Никита?! Ты откуда здесь? Какими судьбами? Как ты меня нашел?

— Да, Вова, это уже диагноз! Совсем белый и горячий. Мы же с тобой неделю перезванивались-договаривались. Нам сегодня на банкет идти. Я тащусь через пол-России! И что я вижу?! Живой труп! И пьяный к тому ж!

— Ладно, прекрати! — Кирпич рухнул тяжелым задом на матрас и вытянул перед собой ноги. С удивлением посмотрел на свои конечности, обутые по-разному. Почему-то снял не туфлю, а носок.

Пацан и пацанка, подглядывающие в какую-то известную только им щелку сверху вниз, хихикнули. Мать двоих детей тоже — непроизвольно.

Кирпич натужно посоображал. Исправился. Снял туфель. Подумал и содрал второй носок. Похлопал себя по щекам ладонями.

— Опохмелиться бы, Валюх? — жалобно попросил супругу.

Ага, Валюха. Валентина то есть. Вот и познакомились.

— Перебьешься! — отрезала Валентина.

— Видишь, командир. Совсем меня здесь не жалеют и не любят. А я босой… несчастный… как… Лев Толстой!

— В зеркало глянь, Лев Толстой! — хмуро сказала супруга. — Образина! Нет, ты глянь, глянь! И сам подумай, за что тебя любить! Тем более жалеть!