Лотар-Гюнтер Буххайм - Подлодка [Лодка]

— Черт! — бормочет шеф между каждым разрывом. — Черт, черт, черт! — словно упрямящийся ребенок.

Может быть, они обрабатывают оставленный нами след в виде растекшегося масляного пятно? Вряд ли их бомбы предназначены другой лодке. Как ни крути, день сейчас наверху в самом разгаре.

— Приближаются, — замечает штурман.

Этого будет для нас достаточно! Мотор нашего рулевого механизма сильно шумит, слишком сильно. Вообще все на этой лодке издает слишком много шума.

Старик взмахом руки отвергает подобное предположение:

— Ерунда!

В этот самый момент грохот внезапно стихает. Можно подумать, он прекратился по мановению Старика.

— Вероятно, сбрасывают неизрасходованные бомбы! — язвительно добавляет он. — Им надо избавиться от лишнего груза! Вот они и мусорят ими.

Промолвив это, он снова уходит.

Я взглянул на карту. Поразительно — штурман заделал пробел в нашем курсе. Это нисколько не удивило бы меня, если бы координаты корабля по состоянию на 06.00 были бы получены на основании астрономических наблюдений. Насколько я знаю, он бросил на небо всего несколько беглых взглядов, прежде чем покинуть мостик.

Если судить по карте, все выглядит как нельзя более просто. Но, несомненно, перед этим мы проделали более сложные маневры: а на бумаге мы просто легли на обратный курс. По прибору Папенберга я вижу, что мы находимся на глубине двадцать метров.

Херманн несет вахту на посту акустика. Он удостаивает меня слепым, совиным взглядом. Я едва не сказал «Доброе утро!» его отрешенному лицу. Но время уже перевалило за полдень. И я не имею права отвлекать его. Он должен прислушиваться к звукам одновременно со всех сторон. Его пара наушников должна заменить собой четыре бинокля, две его барабанные перепонки — восемь глаз.

Как сказал помощник по посту управления? «Ковылять домой на костылях — не совсем по мне». Отступление от Березины [126]на костылях. И Господь наслал на них врагов, и конницу, и колесницы. Вера, надежда и милосердие составляют святую троицу. Но величайшая из них — надежда.

Командир задернул свою занавеску. Я на цыпочках крадусь мимо.

В кают-компании крепко спит второй вахтенный офицер. Но шефа нет на своей койке. Если до сих пор он ни разу не прилег вздремнуть, то он должен был превратиться во вполне готового кандидата в пациенты психиатрической лечебницы. Двенадцать часов назад он был практически покойником. И это как раз в то время, когда его жена должна рожать. Ситуация просто замечательная: его жена находится в клинике во Фленсбурге, а шеф — в Атлантическом океане, окруженный грудой исковерканных механизмов, на глубине двадцати метров и на грани помешательства.

Я опять готов рухнуть замертво от изнеможения. Не имея сил дотащить себя до помещения унтер-офицеров, я в полубессознательном состоянии валюсь в угол койки шефа.

Меня будит стюард. По всей видимости, ему это удалось не сразу. Я сознавал, что кто-то трясет меня, но раз за разом позволял себе уплывать назад, в беспамятство. Его рот нависает над моим лицом:

— Пять минут до полуночи, господин лейтенант!

Я как можно плотнее сжимаю веки, затем рывком размыкаю их.

— Что?

— Пять минут до полуночи, господин лейтенант!

— Найдется что-нибудь перекусить?

— Jawohl!

Я слышу, как за переборкой командир говорит с акустиком. Он хрипит, словно пьяный. А вот он является и сам.

— Ну! — единственное, что он произносит, по своей привычке.

Покрасневшие глаза, моргающие веки, болезненно-бледный цвет лица, отливающие мокрым волосы, темная блестящая борода: по-видимому, он засунул всю голову целиком под кран с водой.

Наконец он открывает рот:

— Что там у нас в меню?

— Рулет из говядины с красной капустой, — отвечает стюард.

Наш кок — воистину гений! Лучшее, на что я рассчитывал — это консервированные сосиски, но уж никак не воскресный обед.

— Хм, — произносит Старик. Он откинулся на спину и взирает на потолок.

— Где шеф? — интересуюсь я.

— У своих возлюбленных двигателей, где же еще? Он заснул прямо там, между дизелями, присев на корточки. Его переложили на койку, подстелив ему матрас. Так что пока ему придется побыть там.

На столе появляются три дымящихся блюда. Старик вдыхает аппетитные ароматы, тянущиеся к нему от тарелок.

Раздаются не то три, не то четыре глухих взрыва. Неужели эта бомбежка никогда не прекратится?

Командир делает гримасу. Кусает нижнюю губу. Двумя взрывами позже он замечает: