Арсений Ворожейкин - Небо истребителя

После полета с Кадомцевым я собирался перелететь на другой аэродром и проверить технику пилотирования у командира полка Павла Климова. Но на стоянке меня поджидали два незнакомых полковника, прибывших из Москвы, из управления тыла и из финансового управления. Они объяснили, что имеют срочное задание проверить факты злоупотреблений при строительстве спортивного зала. В анонимном письме сообщалось, что по моему приказанию незаконно использовались грузовые машины аэродромной базы, а также солдаты полков. Желание летать у меня отпало, и я не без раздражения спросил:

— А что, это «приятное» сообщение вы не могли отложить до утра?

— Дело в том, что командировка у нас краткая, а дело срочное и важное. Начальник тыла флота посоветовал начать расследование сегодня.

— У Харламова были?

— Нет. Его тревожить еще рано.

Слово «тревожить» насторожило меня. Да, грузовые машины нами действительно использовались не по назначению: они перевозили бревна из леса на лесозавод. И грузчиками были солдаты тыловой базы. Формально люди и машины использовались не по назначению. Командующий флотом отпустил деньги на строительство спортивного зала, а о людях и машинах ничего не говорил. Да и я не особенно вникал в детали строительства.

— Извините, — обратился я к приезжим. — По плану мне надо лететь на другой аэродром. О делах, связанных со строительством спортзала, расскажет капитан Дивинец: он был проектировщиком и организатором его строительства.

На соседнем аэродроме меня встретил подполковник Павел Дмитриевич Климов, четко и спокойно доложивший обстановку на земле и в воздухе.

— Когда мы должны лететь? — спросил я.

— По плановой таблице через пятнадцать минут. Спарка нас ждет.

Климов рулил на старт неторопливо, а прежде чем спросить разрешение на взлет, внимательно осмотрелся. Взлет и выдерживание машины на малой высоте он проделал до того аккуратно, что, если бы я закрыл глаза, трудно было бы почувствовать момент отрыва самолета от земли. Чувствовалось, что он знает возможности машины и умело использует их. Грамотная техника пилотирования необходима не только в таких полетах, но и в воздушном бою.

На память мне пришла воздушная схватка под Киевом, в которой мне пришлось драться с фашистским истребителем один на один. Высота была почти такая же, как и сейчас. Дрались мы упорно. Поняв, что одной акробатикой меня не собьешь, противник решил взять хитростью. Он внезапно отвесно кинул свой самолет к земле, видимо рассчитывая, что при выводе я не выдержу перегрузки и врежусь в землю или мой «як» рассыплется от больших скоростей. «Фоккер» бешено мчится вниз. Я иду за ним, но чувствую, что настало время выводить машину из пикирования. Чтобы истребитель не разрушился от большой перегрузки, осторожно стараюсь поднять его нос, но ручка управления застыла на месте. Поняв, что только силой можно избежать смерти, обеими руками рывком дернул ручку управления на себя. «Як» нехотя послушался. Чувствуя, что машина выходит из пикирования, ослабил усилие. Земля была совсем близко. Смотрю на врага. Он тоже выходит из пикирования, но высоты не хватает, и он животом самолета пашет землю, а потом, перевернувшись, разлетается вдребезги…

— Задание выполнено. Разрешите идти на посадку? — спросил проверяемый.

Я был уверен, что мы сядем нормально, поэтому похвалил Климова. На стоянке техник подал нам шапки. Климов снял шлемофон, и я заметил на лбу у него капельки пота. Контрольный полет ему достался нелегко.

В эту ночь я проверил летное мастерство двух командиров полков. Они были летчиками первого класса, обоим я поставил отличные оценки. Но разница в технике пилотирования была немалая. И это понятно. Климову довелось много воевать. Воздушные бои научили его быть осмотрительным на земле и в воздухе. Они заставили его при учебном высшем пилотаже тренировать свой организм. Кадомцев в воздушных боях не участвовал, поэтому недооценивал осмотрительность и воздушную обстановку. Переучившись с инженера на летчика, он стал летать хорошо, но не всегда может владеть собой: часто эмоции, переходящие в упрямство, берут верх над здравым смыслом. Байрон верно писал, что лучший пролог будущего — прошлое.

С утра я занимался в спортзале: покрутился на турнике, попрыгал на батуте и повертелся на рейнском колесе. После тренировки и холодного душа пошел в столовую. Но на пути меня остановил капитан Григорий Дивинец. Вид у него был понурый, говорил он нервно, с негодованием: