Арсений Ворожейкин - Под нами Берлин

Внезапность. Как она страшна, когда враг силен и решителен! Он был силен в первую очередь своей организованностью и коварством. И в этом крылись его первоначальные успехи. Правда, у нас в большинстве своем были устаревшие самолеты, но и на них можно было с успехом воевать, если бы не эта внезапность. Потом-то мы уже побеждали и на этих старых машинах. Мой родной 728-й истребительный полк в 1942 году на них сбил более сотни фашистских самолетов, сам же потерял только двадцать истребителей.

Вспоминаю отдельные воздушные бои, когда мы, используя внезапность, громили противника, превосходящего нас по количеству самолетов раз в десять-двадцать. В военном деле ничто так не влияет на успех, как внезапность. А в небе, как правило, кто первый атаковал, тот и победил.

Познав непосредственно на фронте силу своей и вражеской армий, причины отдельных успехов и поражений, отсюда, из Главного штаба ВВС, я впервые так глубоко, осмысленно взглянул на войну в целом.

Немецкий милитаризм превратил солдата в автомат, в придаток своей военной машины. Вспоминается Восточная Пруссия. Первый город, который мы увидели там, был Голдап. Небольшой, каменный. В уютных особняках комфорт и роскошь. Но не это привлекло наше внимание, а подвалы в домах: железобетонные, глубокие, похожие не столько на хранилища домашнего добра, которого было в избытке, сколько на военные оборонительные сооружения с крепостными Стенами, отвечающими современным требованиям долговременных фортификационных сооружений.

Сначала мы думали, что такие особняки-доты только в Голдапе. Это особый город. Возле него перед войной размещалось Главное командование военно-воздушных сил фашистской Германии и невдалеке, вблизи Ростенбурга, сама ставка Гитлера. Однако вскоре пришлось убедиться, что Голдап не исключение. Каждая деревушка, хуторок — опорный пункт, город — настоящая крепость, а вся территория Восточной Пруссии — укрепленный район с крепостями, большими и малыми, с фортами, дотами, соединенными между собой великолепной сетью шоссейных и железных дорог, ходами сообщений и траншеями. И все это укрыто деревьями, рощами и целыми лесами,

А сколько в городах и крупных селах разных памятников, обелисков, особых кладбищ, музеев, прославляющих грабительские войны немецких захватчиков! Любая победа, начиная со времен рыцарства и до Гитлера, изображалась в искусстве как торжество величия арийской расы, ее духовное и физическое преимущество перед остальными народами.

Казармы, классы, стрельбища, аэродромы, танкодромы и прочие учебно-военные и жилищные сооружения — подлинные лаборатории воспитания солдата-автомата. Все на этой земле говорило, что военщиной был пропитан весь быт и вся жизнь немецкого народа.

Когда мы вошли в Восточную Пруссию, странно было видеть пустые города и села. Население бросало все нажитое и устремлялось на запад. В поисках корма бродили коровы, недоеные, они жалобно мычали, бегали одичавшие лошади и свиньи. Из запертых дворов несся жуткий рев и стон голодного скота. Как-то раз, проезжая брошенный зутор, мы обратили внимание на жалобный вой свиней во дворе. Я не выдержал и открыл им дверь. Обезумевшие от голода животные бросились на меня. Я спасся только при помощи пистолета. Невольно подумалось, что здесь и домашний скот дрессирован в прусском духе,

Первых немцев, мирных, гражданских немцев пришлось встретить только в Бартенштейне, в 120 километрах от восточных границ Пруссии. Это было жалкое зрелище. Женщины, дети и старики с узлами, колясками, прижавшись к берегу речки Лына, как загнанные зверьки, дрожали от страха. Здесь их догнала наступающая волна советских войск и, никого не тронув, покатилась дальше.

Растерянно смотрю на перепуганную толпу людей и не могу разобраться в своих чувствах. Ненависть, жалость и сострадание перемешались с горькой обидой за человека, за человечество.

За рекой еще рвутся снаряды, но они уже здесь никого не пугают. Хочу вблизи поглядеть на немцев и поговорить с ними. Подхожу к женщине с мальчиком лет шести-семи. Малыш от страха жмется к матери. Мать тоже в испуге, и, если бы не черная река сзади, она наверняка бы бросилась бежать туда, где еще идет война. Она, война, ей менее страшна, чем я. Это меня злит и я, чтобы успокоить их, сказал:

— Гутен таг!

Женщина с мольбой о пощаде подняла руки. Мальчик страшно заревел и укрылся у матери под полами старого пальто. Детские слезы я никогда не мог спокойно видеть, а сейчас как-то испугался их.