Арсений Ворожейкин - Под нами Берлин

Иду в огород. Мать сидит в борозде. Рядом чуть виднеется взлохмаченная головка Верочки. Обе полют грядки с помидорами и о чем-то разговаривают, не замечая меня.

— Не пора ли отдохнуть? — тихо говорю им.

Дочь поднимает голову. На лице удивление и испуг. Мать тоже с недоумением смотрит на меня, потом ахает, а я через грядки прыгаю к ним. Минут через десять с поля прибежала жена, работающая в колхозе агрономом. Она вся в солнце и в аромате полей. Односельчане, а точнее женщины, дети и старик Борис Сиденин, прибежавшие с поля вместе с женой, пока держались на почтительном расстоянии от нас. Но вот прошли Две первые минуты встречи, подходят и они. Офицер, да еще Герой Советского Союза, возвратился с фронта — небывалое событие в деревне.

После встречи с односельчанами наша семья осталась одна. Обедаем. Все окружающее нас — из моего детства. Большая деревянная кровать. Печь. В зимнюю пору я любил спать на печи. В окно заглядывает тополь и тихо шелестит, будто зовет посмотреть на него, вот, мол, каким я вымахал.

В нашей местности до коллективизации не заведено было разводить фруктовые сады и ягодники. Они, как считалось исстари, только зря занимают землю. Без яблок, не без хлеба, можно жить. И если приезжие упрекали наших мужиков в нерадивости к садам, то они на этот счет отвечали пословицей: мак семь лет не родил, а голода не было. Тополя, ветлы, березы сажали на ничейной земле — на улице, в проулках. Под их разлапистыми кронами летом в воскресенье и в праздничные дни устраивались гулянки с ганцами под гармонь.

Сколько дум и волнений в пути! Сейчас, за столом, только душевное спокойствие, словно достиг ты того, к чему стремился всю жизнь. Что может быть милее сердцу, чем родные и отчий дом! Это они породили в нас чувство Родины. Они дали мне жизнь и силу, с них я начал познавать мир, любовь к природе, к человеку…

— Эх, кабы с нами сейчас был Степан… — тяжело вздохнула мама. Она не хотела — омрачать настроение, но именно от счастливой встречи и вырвался у нее этот вздох. Я понимал ее. От брата уже давно нет писем. После ранения под Сталинградом в сорок второй! он снова где-то на фронте.

Сказочным сном детства промелькнул отпуск. Расставание в таких случаях всегда мучительно, и я по примеру отца постарался его не затягивать. Вся семья провожала меня только за усады, как раз до того места, куда мы с мамой. ровно двадцать пять лет назад провожали отца на гражданскую.

Это утро такое же солнечное и теплое, как и тогда, в девятнадцатом. И была спелая рожь. Отец — первый председатель нашего сельсовета и комитета бедноты. Воспоминание о нем вызвало спазму в груди. Обнимаю мать, жену, дочку. Милые мои! Может, это последняя… Прочь такие мысли! До скорой встречи. Счастливой встречи. И я зашагал.

Пройдя метров пятьдесят, оглянулся. Они стоят на месте и машут руками. Несчетно я оборачивался. Они все стояли и прощально махали. Особенно, трогательно Верочка. Она забралась к матери на плечи и, сняв с головы красную косыночку, как сигнальным флажком, непрерывно размахивала ей.

«Будьте спокойны!» — мысленно говорил им, поднимая в ответ руку. Я испытывал столько накала в себе, что, казалось, его хватит не только для разгрома фашистской Германии, но и для похорон всего несправедливого в мире.

Наконец, и косыночка растворилась в море хлебов и тиши полей. Но удивительно — я не чувствую никакого одиночества, а наоборот, мне ясней показался горизонт и все, что делается за ним. Даже люди, с которыми пришлось встречаться на фронте, стали как-то ближе и понятнее. Захотелось быстрее к ним, и я, сняв кирзовые сапоги, зашагал босиком.

Какая прелесть идти босиком по полям детства и ощущать тепло земли, которая вскормила и вспоила тебя! И все же я поймал себя: меня неотвратимо влечет в родной полк, к друзьям на фронт. Что это значит? Неужели деревня, ее тишина мне уже надоели? Деревня — мое детство и юность. А в прошлое возврата нет. Все хорошо в свое время.

Я не заметил, как отмахал больше половины пути. На Волге мне повезло: попал прямо на паром и переехал на ту сторону без всяких задержек. У Балахнинской пристани стоял пароход, словно специально поджидавший меня. Только успел я вступить на него, как «Гражданка» прогудела отвальный.

Передо мной поплыли знакомые до мелких подробностей волжские берега. Тут, на участке Городец — Балахна — Горький, весной и летом 1931 года мне пришлось с рейкой в руках обойти многие поймы и ручейки, участвовать в измерении глубины Волги и ее притоков, устьев рек, затонов и ближайших озер. Тогда я работал матросом на брандвахте первой волжской изыскательной партии, занимающейся исследованием Волги и ее берегов для строительства каскада будущих гидроэлектростанций.