Арсений Ворожейкин - Рассвет над Киевом

— Попробуй перехватить его, — приказал он мне. — Да поглядывай на переправы.

Подозрительный самолет поспешил уйти в пелену облаков, но нам с Априданидзе виден его силуэт, силуэт двухмоторной машины.

Поднимаю нос своего «яка». Прицеливаюсь. А если наш? Рука дрогнула, пальцы не нажимают на спуск, и я сам вхожу в облака. Во избежание столкновения резко опускаю истребитель вниз. Снова земля. А темный силуэт скользит в облаках над левым берегом Днепра.

Подходим к наплавному мосту. Противнику сейчас ничего не стоит вынырнуть и разрушить его. Впереди наведена другая мостовая переправа. Больше медлить нельзя. Нужно дать по самолету контрольную очередь. Если наш — ответит условным сигналом «Я свой».

Снова поднимаю нос «яка». Красные и зеленые шнуры трасс окаймили и прострочили силуэт. Вместо ответного сигнала он начал таять и совсем растворился в облаках. Значит, учуял мой огонь и ушел выше. Слышу голос Априданидзе:

— Ясно, фашист.

Мы летим прежним курсом, рассчитывая, что противник все же покажется: ведь ему нужно выполнить свою задачу. И верно: он показался правее, недалеко от переправы. Мы рванулись на бомбардировщика. Он заметил нас и немедленно снова нырнул в облака. Однако его силуэт продолжает скользить над Днепром, угрожая переправам. Пока тень видна, даю по ней две длинные очереди. На этот раз силуэт сразу исчезает, и я уже наугад даю третью затяжную очередь, надеясь, что пуля или снаряд достигнут цели.

Зорко следя за небом, молча летим вдоль Днепра. Теперь сомнения нет: мы упустили врага. «Не надо было так долго колебаться», — досадую я. И вдруг на нас, точно гигантский факел, свалился горящий бомбардировщик. Я едва успел отскочить от него.

К этому «вдруг» мы привыкли. Одно меня поразило и испугало: я заметил на горящем самолете красные звезды. Горело правое крыло. Бомбардировщик беспорядочно снижался на левый берег Днепра.

Почему экипаж не оставляет машину? Или боятся, что не хватит высоты? Зачем, зачем я стрелял? А может, все же это враг? Недавно начальник штаба читал нам документ о том, что противник использует захваченные у нас самолеты для полетов на разведку.

В тревоге провожаю взглядом горящий бомбардировщик, А переправы? Никто с меня не снял задачу прикрытия мостов.

Над Днепром, воткнув в небо нос своего истребителя, стреляет Априданидзе. «Молодец, — подумал я, — не отвлекся от задачи, а то бы могло произойти сразу две беды».

— «Юнкерса» увидел? — спрашиваю его.

Вместо ответа он подворачивает ко мне и пристраивается.

— Сулам, почему молчишь?

Он словно не слышит вопроса. Я хотел было переспросить Сулама, но заметил нашу восьмерку «яков». Нужно доложить Герасимову о случившемся. Хотя зачем отвлекать внимание? Потом, после посадки, на земле.

Пользуясь тем, что над Днепром наша восьмерка, я пытаюсь отыскать горящий самолет, но его уже в воздухе не видно. Очевидно, где-то упал. Смотрю вниз. Там, в лесу, на просеке, кто-то бороздит землю, поднимая пыль, копоть и сверкая красными струйками огня. Сомнений нет, бомбардировщик. Он садится на живот. Значит, летчик все же жив.

Делаю один, второй круг. Самолет остановился и уже не горит. Правого крыла нет. Очевидно, когда он пахал животом землю, давил кустарники, натыкался на пни, горящее крыло вместе с мотором отвалилось и пламя погасло.

У мертвой машины толпятся люди. Грозят мне кулаком. Значит, бомбардировщик наш. Но зачем он тут летал? Почему не подал сигнал «Я свой»?.. Опять вопросы и вопросы.

Мы с Суламом садимся последними. Необычно долго не вылезаю из кабины. Наконец с понурой головой я поплелся на КП, где уже собрались летчики. Мне преградил путь Сулам, возбужденный, красный, каким я его еще никогда не видел. Он остановился передо мной, вытянулся и, приложив руку к пилотке, совершенно официально доложил:

— Товарищ капитан, я сбил свой бомбардировщик. Я виноват, только я. Пускай что хотят делают со мной — судят, расстреливают…

Так вот ты зачем втыкал нос истребителя в облака! Так вот почему ты мне не ответил, когда я спросил о «юнкерсе»!

— А почему я не видел падения самолета? — спросил я.

— Нет, вы видели, вы еще виражили над ним.

— Так это же я сбил, а не ты.

— Нет, я! — решительно ответил Сулам.

— Что ты мелешь?.. — и тут я понял, в чем дело. Хотя эта жертвенность оскорбила меня, я восхитился Суламом. Такой не оставит товарища в беде.

Априданидзе быстро зашагал к КП.

— Стой!

Он остановился.

— Что задумал?