Неонилла Самухина - Это было в войну…

К сожалению, отголоски неистового характера мамы Неонилла частенько замечала и в себе, но, слава Богу, Васенька с его бесконфликтностью и добрым любящим сердцем всегда находил способ снять возникавшую напряженность между ними. Он никогда с ней не ругался и не сердился на нее, даже если она выкидывала что-то сверхординарное.

Она улыбнулась, вспомнив, в какое неловкое положение поставила мужа на Выставке достижений народного хозяйства. Его тогда направили в Москву в командировку по службе, а она уговорила его взять ее с собой, чтобы по оказии вместе посетить знаменитую выставку.

Поскольку в молодости Неонилла страдала сильнейшей близорукостью, а женщины в очках ей не нравились – они казались ей мужеподобными – то она пользовалась только лорнетом, позволявшим ей читать или в необходимых случаях что-то разглядывать.

И вот там, на выставке, они шли с мужем мимо загона, где паслась, как ей показалось, замечательно крупная корова.

– Васенька, посмотри, какое роскошное вымя! – воскликнула она во всеуслышание, оживленно лорнируя объект восторга. – Представляешь, сколько эта корова должна давать молока! Давай спросим!

А Васенька, словом не обмолвившись, что перед ними на самом деле бык, а не корова, только тихонько тянул жену в сторону, при этом соглашаясь:

– Определенно замечательное вымя… Пойдем, пойдем, дорогая…

Она еще долго оборачивалась, лорнируя поразившую ее «корову», и не понимала, почему это люди вокруг так смеются.

Впоследствии, когда Васенька ей очень тактично пояснил, что предмет, вызвавший у нее такое восхищение, был «отнюдь не выменем», она поняла причину смеха окружающих и очень распереживалась, что так глупо себя вела. А Васенька, скрывая улыбку, попытался утешить ее, сказав, что ничего страшного не произошло и что любой, несведущий в зоологии человек мог бы также ошибиться. И в этом был весь Васенька – вместо того, чтобы посмеяться над женой, оказавшейся такой дурехой, что сослепу приняла быка за корову, он пытался приподнять ее в собственных глазах, оправдывая ее промах только тем, что она была «несведуща в зоологии».

Милый, добрый Васенька… Как давно это было… Словно век назад, в другой жизни!

Расположившись под кустом, они с Наточкой умело растягивали свою нехитрую еду, благодаря уже въевшемуся блокадному навыку сдерживать себя, чтобы не съесть все в один присест.

Неонилла, медленно и тщательно пережевывая хлеб с салом, с содроганием вспоминала, как страшно вырабатывался этот блокадный навык, когда по карточкам постепенно стали выдавать все меньше и меньше хлеба.

Она никогда не забудет, как на серо-желтых картонках хлебных карточек, расчерченных на квадратики с числами месяца, постепенно убывала цифра суточной нормы…

Сначала, когда восемнадцатого июля сорок первого года впервые ввели хлебные карточки, на внучек и на нее, как на иждивенку мужа, выдавали по четыреста граммов хлеба в сутки. Но со второго сентября сократили эту норму до трехсот граммов.

А после того, как восьмого сентября вокруг Ленинграда сомкнулось блокадное кольцо и немцы впервые совершили массированный авианалет на город, норму еще убавили. И с двенадцатого сентября ей уже полагалось только двести пятьдесят граммов, но на детей оставили прежние триста граммов.

А потом было еще три и уже гибельных урезания нормы… С них в городе и начался повальный голод, убивающий людей десятками тысяч: с первого октября норма снизилась до двухсот граммов, с тринадцатого ноября – до ста пятидесяти граммов, а с двадцатого ноября – до фатальных ста двадцати пяти граммов, когда буханка делилась уже на семь человек. [3] Именно в этот период – с 20 ноября по 25 декабря 1941 года – умерла большая часть ленинградцев. Только в декабре 1941 года от голода умерло 52 880 ленинградцев, а всего за 872 дня блокады (с 8 сентября 1941 года по 27 января 1944 года) умерло по разным источникам от 641 803 до 1,5–2 миллионов человек. Потом норму начали увеличивать, подняв ее с двадцать пятого декабря до двухсот граммов, а после и выше, но они этого уже не застали – ее с внучками в почти полумертвом состоянии эвакуировали из Ленинграда по Дороге жизни в ночь на двадцать седьмое декабря сорок первого года, вместе с другими членами семей сотрудников заводского конструкторского бюро, где работал ее муж.

Дорогу по замерзшему Ладожскому озеру Неонилла не запомнила, так как сидела в кузове, уткнувшись лицом в головки внучек, которых прижимала к себе, пытаясь укрыть от ледяного ветра. Мороз и так был под двадцать три градуса, а начавшаяся по пути пурга его еще и усугубила. Тента на машине не было из-за опасности попасть в полынью, когда пришлось бы быстро выскакивать из кузова, чтобы не уйти вместе с машиной под лед. Неонилла понимала, что если такое случится, то вряд ли ей хватит времени и сил спастись самой и спасти обеих внучек. Про себя она решила, что случись с ними такое, она постарается вытолкнуть девочек из машины подальше на лед, а там их уже подберут уцелевшие. Но потом, подумав, что девочки без нее все равно пропадут, запретила себе думать о смерти и стала молиться о благополучном завершении пути. Молитва отвлекла ее от дурных мыслей и укрепила.