Борис Горбачевский - Ржевская мясорубка. Выжить в аду

Это он точно заметил. Герц старался во всем показать себя необычным, не пропускал случая кого-нибудь разыграть, был фантазером – а нам казалось, что он несет вздор. Объясняя свое неординарное поведение, Юлик шутил:

– Жизнь слишком коротка, чтоб ее принимать всерьез.

Как-то он назвал нас с Юркой «книжными червями», а себя объявил врагом книги. В то же время однажды продекламировал наизусть – при общем внимании стихшей казармы – знаменитый монолог Гамлета «Быть или не быть…». Мы с Юрой тоже были потрясены, я, например, вообще не читал Шекспира.

– Никак не могу понять тебя, Герц, – сказал Юрка, – кто ты: рыцарь мысли или гороховый шут? Только не обижайся, я по-дружески.

– Я и сам себя не могу понять, – ответил Юлик.

Когда мы собрались с Юркой в библиотеку, Юлик язвительно вопросил:

– Ну что, защитнички Родины, в Храм книги собрались? Больно вы в книгах живете, а завтра зачет по «максиму».

– Иди ты к черту вместе с твоими советами, – огрызнулся Юрка.

Юлик и потом не раз пытался убедить нас в бесполезности чтения.

– Книги приучают к чужим мыслям, а значит – к несамостоятельности суждений! – возглашал Юлик. – Чтение – это сон мысли!

Мы с Юркой не реагировали на столь примитивные, как мы полагали, взгляды, – отходили, оставляя его в одиночестве.

Зато когда мы расставались, Юлик поглядел на нас с Юркой таким долгим горестным взглядом, что мы его пожалели.

Уход из взвода «очкарика» никого не взволновал, остался малозаметен, а лейтенант ему явно обрадовался.

Вскоре наш взвод восполнили, место Герца занял Саша Пушкарев – уральский крепыш, спортсмен, классный курсант.

Он понравился мне с первого взгляда. Рослый, физически развитый, с крупными чертами лица, широкой грудью, крепкими руками. Казалось, такие люди родились, чтобы стать вожаками. Саша не стал им, но в спорте преуспел: возглавил волейбольную команду училища.

Спортсменов среди курсантов было немного, да командиры не очень и заботились о воспитании новых спортсменов – канитель! А вот получить в готовом виде волейболиста, гимнаста, конькобежца, лыжника – это пожалуйста! Сашка же не только сам преуспел, но и старался привлечь к спорту каждого.

Кругозор Саши был невелик. Зато беспредельны были его душевность, доброта, щедрость. Он никого не утомлял, никому не надоедал, всегда был открыт и приветлив.

Комиссар батальона посещал нас чаще, чем иные командиры. Например, своего комбата за время учебы мы видели всего два раза: во время приема и в день принятия присяги. Встреч с комиссаром мы всегда ждали, и они нас не обманывали. Он приходил в казарму то с радостным, то с мрачным лицом, – как мы понимали, это зависело от событий на фронте. А вскоре «солдатский телеграф» донес весть о трагической судьбе двух его сыновей, кадровых командиров, – оба погибли в первые дни войны. Однако этот человек всегда вел себя ровно, старался быть приветливым, искренним. Сколько воли и мужества нужно было иметь, чтобы так владеть собой.

Комиссар никогда не уходил от острых вопросов, не лавировал; он пытался отвечать нам правдиво, хотя все чувствовали, как трудно это ему дается. Говорил он просто и ясно, разъяснял логично и аргументированно. Правдивость его, по тем временам, граничила с личной храбростью.

– На учениях один из «красных» пленил «синего» и отвел к командиру для допроса, – однажды рассказал комиссар. – Тот рассердился: «Зачем ты взял его в плен? Если начнется война, солдаты противника сразу же станут переходить на нашу сторону, появится много «языков». Вот такими мы были наивными. Не знали, насколько страшен враг, ослепленный гитлеровской пропагандой.

В Тюмени открыли тыловые госпитали для тяжелораненых, комиссар их навещал, беседовал с ранеными и часто рассказывал нам об их драматичных судьбах. Впервые не из газет, а после личных встреч комиссара с ранеными-очевидцами, мы услышали о красноармейцах, чудом вырвавшихся из плена, о жутких массированных бомбежках поездов и пароходов с гражданским населением, о бессмысленной гибели детей, женщин, бежавших от оккупации и расстреливаемых с самолетов на дорогах, о бомбежках в прифронтовой полосе санитарных составов и госпиталей…

Своей открытостью он внушал доверие, притягивал к себе. Встречаясь или беседуя с ним, каждый знал, что он никого не унизит, не обидит, не обругает, а поддержит, поможет. Комиссар умел слушать и пытался понять – бесценные качества, которые, увы, имеет не всякий. Естественная простота ощущалась не только в его речи, но и в умении себя держать, в теплом, искреннем отношении к людям.