Виктор Зубенко - Уроки жизни

Я тогда работал и в охране и в колхозе, потом уехал с семьёй в Аягуз, а потом снова вернулся, хотя Маруся оставалась здесь с бабушкой Дашей. Кузнечному делу то меня отец научил, и я работал у него молотобойцем. А когда отец умер, образовалась МТС, и я пошёл туда работать кузнецом. Много работал, с утра и до ночи. Санька тогда работала в колхозе. Так и жили потихоньку до самой войны. А когда война началась, жить совсем не возможно стало. Кушать было нечего, всё отправляли на фронт. Ели всё то, что хоть чуть – чуть было съедобным. Бывало, прибегали Маруся с Зиной, приносили обед, а обед то весь – молоко да непонятный из чего кусочек хлеба, который то и хлебом не назовёшь. И это на целый день.

Я постоянно просился на фронт, но меня не отпускали, у меня была «бронь» кузнеца. А фриц уже пёр до самой Москвы, и я уговорил своего директора отпустить меня на фронт. Вместо себя я оставил парнишку, молотобойца.

Дед замолчал, пристально смотря куда-то вдаль, как будто смотрел в то, пережитое время, медленно закурив папиросу, продолжал:

– На проводах все плакали, особенно младшие. Санька сквозь слёзы напутствовала:

– Защищай Степан Родину и нас всех, только вернись домой с победой и живой.

Я тогда удивился и засмеялся:

– Ну, ты мать как на собрании выступаешь, а что касаемо победы, так ты родная, не сомневайся, мы фрицам проклятым глотку перегрызём, но победим.

Провожали меня всей семьёй. По пути на сборный пункт, я забежал на МТС к директору. Директор у нас был не молодой, серьёзный, можно сказать, суровый мужик. Посидели мы с ним немного, помолчали. Я видел, что он волнуется:

– Вот так значит Степан, идёшь добровольцем! – он встал и продолжал, – знаю тебя с детства, вырос ты нормальным мужиком, так не посрами нашу Родину и нашу МТС, бей эту поганую сволочь, этих фашистских гадов, мы на тебя надеемся, – и первый раз за всё время по-отечески обнял меня и расцеловал. И показался он мне тогда не таким уж и суровым человеком, как раньше. От этого мне стало приятно, тепло и я вышел из МТС взволнованный и радостный. А тут ещё Санька рассмешила. Конечно, проводы на войну это не радость, ну и моя жена видно растерялась и всё время приговаривала:

– Ты там Стёпа береги себя на фронте, не простудись.

– Ни за что не простужусь, – отвечал я, – там, на фронте климат очень теплый, мягкий. И горько мне было расставаться с семьёй и повеселело на душе от этих глупых бабьих слов. Дети плакали, прижались ко мне, особенно Маруся и Зина, а я всё думал: – как же они теперь будут жить без меня. Я подозвал к себе старшего, Митю, и напутствовал:

– Сынок, ты теперь остаёшься старшим. Береги мать, сестёр и брата.

– Хорошо отец, – глухим и дрожащим голосом ответил он и опустил голову, пряча глаза полные слёз.

– Была команда «по машинам» и мы уезжали в неизвестность и не знали, что нас ждёт там, на войне, останемся ли мы живые или погибнем. Мы даже не предполагали, что будет там так ужасно и не выносимо тяжело.

Дед замолчал на минуту, лицо его было бледным и сосредоточенным. Я с замиранием сердца слушал рассказ деда и боялся, чтобы он его не прервал. Дед отпил чаю, успокоился и продолжал:

– Мы ехали на фронт, и не ждали, что противник будет слабый. Но что придется воевать с этой фашистской гадиной, в которой не было ничего человеческого, мы не могли даже предположить.

Под Алма-Атой мы прошли быструю подготовку и нашу часть отправили под Москву. Там как раз развивалось наступление, тогда фашистов отбросили от столицы. Морозы в то время были сильные, и хотя мы были, тепло одеты, мороз пробирал до костей. Мы наступали и в первый же день захватили пленных. Как сейчас помню, были они испуганные, бледные, закутанные в какое-то тряпьё и некоторые бойцы от жалости давали им поесть, курить. А один старый служака, смотря на это, вдруг отрезал:

– Что сопли распустили, жалко фрицев стало. Вы бы посмотрели, что эти сволочи, делают за линией фронта, как они обращаются с нашими пленными и мирными жителями, как грабят, насилуют и убивают наших женщин, малых детей и стариков. А вы тут есть, им даёте, покурить, – и с сердцем сплюнул на землю. Сказал, будто холодной водой окатил и ушёл.

– Конечно, бойня была страшная, снаряды и бомбы, просто сыпались на нас, кругом была кровь и смерть. Кого сразу убивало, кого разрывало на части, а кого ранило. Многих просто засыпало землёй. Бывало, лежишь на дне окопа и думаешь или ты живой или ты мёртвый. Была какая-то не реальность происходящего. Рот раскрываешь по шире, что бы перепонки ни полопались, потом долго ничего не слышишь. А уже нужно стрелять, эти гады, прут в атаку.