Владимир Малыхин - Наследник

— Курсант Дружинин! Отставить песню!

Виктор замолчал. Жмурик" некоторое время молча шагал рядом со взводом, потом его прорвало:

— Тюфяки! Суслики! Суворов учил: — Не останавливайся, гуляй, играй, пой песни, бей в барабан!

А вы? Мамкины сынки, а не бойцы непобедимой Красной Армии. Ишь чего запел: "без тебя

большевики обойдутся!" За эти слова, курсант Дружинин, Вам два наряда вне очереди! Ясно?!

— Ясно, — ответил Виктор. Только эту песню, товарищ лейтенант, выдумал не я, а известный

пролетарский поэт — Демьян Бедный!!

— Отставить разговорчики в строю! — крикнул лейтенант. Мы тоже ученые и не палкой деланы...

Два наряда на конюшне за вредную песню! Старшина! — приказал он, — обойдемся без ученого

москвича! Запевай о трех танкистах!

Старшина никогда не был запевалой и не отличался ни слухом, ни голосом. Поэтому он с

удивлением поглядел на лейтенанта, но приказ есть приказ. Кашлянув в ладонь, старшина во весь

голос грянул песню о трех танкистах.

* * *

Внеочередной свой наряд курсант Дружинин отбывал на конюшне. Давным-давно прошло то

время, когда Виктор, как и многие другие курсанты из городских, плевался и корчился от ноющих

синяков и шишек благоприобретенных во время занятий по верховой езде. Синяки и шишки давно

зажили, а верховая езда стала теперь для него любимым предметом. Ему по душе стал теплопряный

запах конюшни и лошадиного пота, а ухаживать за своим гнедым жеребцом по кличке Улан ему даже

доставляло удовольствие, он его мыл и чистил до зеркального блеска. А когда его трудами Улан на

смотре был удостоен похвалы самого командира дивизиона, старого кавалериста и великого знатока

лошадей, имеющего, по слухам, два Георгиевских креста за первую мировую войну, Виктор был в

восторге, но суеверно долго плевал через левое плечо, опасаясь дурного сглаза...

Сначала Виктор подошел к Улану и по-хозяйски его оглядел, подсыпал в кормушку овса, потрепал

по крутой мускулистой шее и лишь после этого приступил к обязанностям дневального по конюшне.

Застоявшиеся кони гулко переступали копытами по дощатому настилу, сопели и фыркали, судорогой

кожи и длинными хвостами, прогоняя привязчивых злых мух и слепней. На чердачных бревнах под

крышей стонали и картавили голуби, а под ногами коней и возле кормушек бойко чирикали и

суетились жирные амбарные воробьи. Виктор вымел и вывез несколько тачек навоза, подмел проходы

между длинными рядами лошадиных стойл, подсыпал в кормушки овес и с чувством исполненного

долга, усевшись на завалинке у ворот конюшни решил сделать перекур. Свернул цигарку, выбил

искру из самодельного самопала, прикурил и с удовольствием затянулся ароматным махорочным

дымком. "Скорее бы на фронт, — мечтательно подумал он, — сколько можно жевать курсантскую

пайку хлеба и хлебать котелок пшенки на четверых? А еще этот гад, Жмурик! Не дай ему бог

встретиться со мной где-нибудь на фронте, я бы его там помуштровал за милую душу"... Виктор

размечтался, фантазия его разыгралась: он на фронте в чине капитана командует батареей, нет, лучше

в чине майора — дивизионом. К нему прибывает на должность комвзвода Жмурик и докладывает,

вытянувшись по стойке "смирно", что прибыл в его распоряжение для продолжения дальнейшей

службы.

— Ах, это Вы, лейтенант! — говорит ему Виктор. — Рад Вас видеть! А что это у Вас сапоги в

глине и пуговка на гимнастерке не застегнута? Вы ведь представляетесь старшему начальнику, а не

родной теще. Устав позабыли? Извольте выйти и привести себя в должный порядок, Кру-у-гом!

Виктор представил себе растерянную физиономию Жмурика и даже крякнул от удовольствия. "Но

это еще не все. — злорадствовал Виктор, — я еще заставил бы его подпеть мне при случае под гитару

или баянчик ту самую песню Демьяна Бедного. Пусть попробовал бы не запеть, сучий хвост"...

Неизвестно какие бы еще приятные мысли пришли ему в голову, если б к нему не подсел пожилой

ездовой хозвзвода. За прокуренные висячие усы и трубку-люльку, которую он никогда не вынимал изо

рта, курсанты прозвали его Бульбой, имея в виду знаменитого Тараса. Присев рядом с Виктором, он,

пыхтя своей люлькой, запустил руку в глубокий карман своих, похожих на шаровары, запорожских

казаков, выгоревших на солнце галифе и вытащил оттуда облепленную махоркой маленькую баранку.

— На вот, пожуй, — сказал он, протягивая ее Виктору. — В городе на рынке вчерась разжился,